Во второй половине дня 26 апреля, во время обсуждения обстановки государственный секретарь Науман передал фюреру перехваченное американское донесение, в котором говорилось, что Гиммлер якобы сделал Англии и Америке предложение на капитуляцию. Узнав это, Гитлер стал очень серьезным и сначала не хотел этому верить. Однако и в тот же день, и 27 апреля были получены дальнейшие сообщения от других иностранных государств, которые подтверждали это донесение. Как я слышал из разговоров, Гиммлер якобы вел переговоры через шведского посла Бернадотта. После этого фюрер 28 апреля исключил его из партии.

В 20-х числах апреля командный пункт Гиммлера находился в Лихене, под Фюрстенбергом в Мекленбурге. Где он был после этого, я не знаю. Говорили, что Гиммлер якобы вылетел на самолете, но за это никто не мог поручиться. Я хорошо помню, что во время всех этих разговоров доктор Геббельс и Борман особенно резко выступали против Гиммлера.

Лично у меня при виде фюрера создалось впечатление, что после известия о случае с Гиммлером и полученной радиограммы от Кейтеля, из которой было видно, что на помощь Берлину рассчитывать нечего, он понял, что его дни сочтены, и твердо решил в скором времени покончить с собой.

В этом я еще более убедился, когда он 28 апреля после совещания сказал: «Я не могу больше, жизнь опротивела мне». Как раз к этому времени русские из предмостного укрепления в Штеттине значительно расширили к западу уже начавшийся прорыв.

Положение в Берлине 29 и 30 апреля было очень серьезным. 30 апреля в северной части русские танки находились у здания рейхстага, в южной части велись бои за вокзал Анхальшер и на прилегающих улицах. Ожесточенные бои разгорелись также в районе Шпиттельмарка. Еще днем 29 апреля фюрер в присутствии генерала Кребса, доктора Геббельса и Бормана спросил меня, сколько времени я смогу еще продержаться.

На это я ответил, что если я не получу тяжелого, и прежде всего противотанкового, оружия и достаточного количества боеприпасов, то максимум продержусь еще 2 — 3 дня. Фюрер лишь кивнул головой и ушел в свою квартиру. Доктор Геббельс и Борман умоляли меня сделать все возможное, чтобы удержать противника.

Настроение всех руководящих лиц было мрачным, к тому же огонь русской артиллерии почти не переставая велся по небольшому правительственному кварталу, а мы ничего не могли противопоставить ему.

Никто из руководящих лиц особых высказываний по поводу сложившейся обстановки не делал. Все смотрели на Адольфа Гитлера и чувствовали себя обреченными.

В ночь с 29 на 30 апреля и в течение 30 апреля в ходе тяжелых боев мне удалось отразить все атаки русских частей, хотя и с большими потерями.

В 15.00 я находился на своем командном пункте, когда меня по телефону вызвали на совещание. Я взял свою карту и пошел в блиндаж фюрера. По дороге я встретил взволнованного майора Гюнше, который сообщил мне, что фюрер только что покончил жизнь самоубийством. После этого мы оба поспешили в убежище фюрера, и здесь генерал Кребс лично сообщил мне, что фюрер застрелился. Здесь, кроме него, были генерал Бургдорф, доктор Геббельс и Борман. Никто не сказал ни слова.

На глазах у доктора Геббельса и генерала Бургдорфа были слезы. Я сам как бы остолбенел. Хотя я до некоторой степени и предчувствовал такой исход, но не ожидал, что это случится так быстро. Никто из руководящих лиц долгое время не мог принять никакого решения. У всех на лице был написан вопрос: «Что же делать?»

Трупа фюрера я лично не видел и не знаю, что с ним было сделано.

Во время этого смятения я узнал от госсекретаря доктора Наумана, что незадолго перед своей смертью фюрер послал письмо генералу Вейдлингу с приказом, что он со своим гарнизоном не должен больше удерживать Берлин, а должен вырваться из окружения и пробиться к ближайшим немецким частям. Подобный приказ от имени фюрера был позднее передан мне рейхсляйтером Борманом. Прорыв был намечен и подготовлен на 23.00 30 апреля, но затем ввиду начала переговоров с русской армией осуществлен не был.

Приблизительно в 17.00 генерал Кребс предложил принять наконец какое-либо решение. После этого в комнате для совещаний собрались: генерал Кребс, генерал Бургдорф, доктор Геббельс, Борман и госсекретарь доктор Науман. Так как я находился рядом, то пригласили также и меня.

Слово взял генерал Кребс и предложил вступить в переговоры с русскими, но сначала для ведения переговоров добиться прекращения военных действий. Он сказал примерно следующее (точных слов я не могу вспомнить):

1) Берлин больше удерживать невозможно, и на выручку его рассчитывать больше нечего.

2) Добиться военного успеха в Берлине стало невозможно, так же как ни в коем случае нельзя рассчитывать на победу в целом.

3) Недавно фюрер высказал ему примерно следующее: «Единственный человек, с которым Германия, возможно, в состоянии договориться, это Сталин, ибо он самостоятелен и независим; он с ясной последовательностью осуществляет свои политические и военные цели. Черчилль же и Рузвельт зависимы от своих парламентов и капитализма, политика их неуверенна и неправдива». Однако лично он, Адольф Гитлер, не может договариваться со Сталиным.