Но если человек надел погоны не для того, чтобы защищать Родину, а только чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться побеждать? Он идет в военное училище не за знаниями, а за дипломом, обеспечивающим получение офицерского звания, и академию заканчивает лишь потому, что так быстрее станешь генералом; он думает не о победах, а как бы сделать карьеру в мирное время, — как лучше провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть ради продвижения по службе, и т.д. и т.п.

Но вот начинается война, и сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остается места, — человека переполняет малодушие.

Вот пример из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило совести и храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

А что делать тем, кто лишен не только смелости и храбрости, но и совести? Вариантов несколько: предать, перейдя на службу врагу, сдаться в плен, чтобы сохранить свою поганую жизнь, или удрать на какую-нибудь тыловую должность.

Вот и предавали. Предавали заранее, еще до начала войны, как впоследствии прощенный начальник Генштаба Мерецков, осмысленно запутывавший мобилизационный план, или расстрелянный командующий Западным особым военным округом генерал Павлов, умышленно не выполнивший команду о приведении войск округа в боевую готовность. Предавали в ходе войны, как повешенный за измену генерал Власов и иже с ним. Предавали, прекратив командовать вверенными войсками и пытаясь сдаться в плен, как генерал Лукин, которому это удалось, или Кирпонос, у которого сдаться не получилось. Удирали с поля боя, бросая солдат, как адмирал Октябрьский и генерал Петров, которым это простили, или как генералы Качанов и Гончаров, которым не повезло наткнуться на Мехлиса, и тот приказал расстрелять их перед строем.

Кстати, «опущенная» сдачей врагу, эта кадровая публика крайне мерзко вела себя и в плену. Вот свидетельство прошедшего немецкие лагеря П.Н. Палия: «В течение нескольких дней вся масса командиров Красной Армии, попавших в плен, вдруг превратилась в ярых врагов своей страны, где они родились, и правительства, которому они давали присягу на верность и обещались защищать свою «социалистическую родину» до последней капли крови, до последнего вздоха. За обращение «товарищ командир» давали по физиономии, если не избивали более серьезно. «Господин офицер» стало обязательным в разговорах. Никто не поднимал голоса в защиту того, что называлось Советским Союзом, во всем широком объеме этого понятия. Без сомнения, среди пленных было довольно много членов коммунистической партии, но все они, искренне или по соображениям камуфляжа, перед лицом опасности превратились в антикоммунистов. Это было как прорвавшаяся плотина. Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоящие перед совершенно неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос матом поносили того, при чьем имени еще неделю тому назад вставали и аплодировали, — Иосифа Сталина! На третий день по спискам во время утренней проверки на дворе тюрьмы было вызвано почти двести человек. Их окружил конвой, и всю группу вывели с территории тюрьмы. Выяснилось, что это были евреи и политработники....

Ворота лагеря были широко раскрыты, прямо против них на дворе стоял целый ряд больших металлических баков, и около каждого — немецкий солдат с большим черпаком в руках. Пленные сразу становились в очередь к бачкам, и каждый получал по полному черпаку густого, дразнящего запахом горячего варева.

Немцы понадеялись на нормальную человеческую дисциплину и... ошиблись! Через несколько минут каждый раздатчик был окружен сплошным кольцом пленных с протянутыми котелками, консервными банками или даже просто пилотками и фуражками. Кто-то упал, кто-то закричал, раздатчики-немцы начали бить черпаками напиравшую со всех сторон толпу. Солдаты конвоя бросились восстанавливать порядок, но никто их не слушал. Раздались выстрелы, толпа бросилась в сторону, немцы били людей палками, прикладами, почти все бачки были опрокинуты, и еда разлилась лужами по песку. Всю массу пленных оттеснили на край площадки, и мы стояли густой толпой под направленными на нас дулами винтовок. Это продолжалось минут двадцать. Потом появился высокий, широкоплечий, рыжеволосый человек в аккуратно подогнанной командирской советской форме без знаков различия и в ярко начищенных сапогах. Он по-русски приказал всем построиться и, выравнивая ряды, все время ругал нас: «Командиры называется! Сволочь, сброд, баранье стадо! Такой скандал устроили! Сталинские соколы!» Конечно, эти эпитеты сопровождались классическим русским матом. На дворе появилась группа нем-цев-офицеров, впереди шел пожилой обер-лейтенант. Рыжеволосый сильным низким голосом скомандовал «Смирно!» и подошел к обер-лейтенанту. Несколько минут они разговаривали, потом немец вышел вперед и через переводчика сказал нам примерно следующее: «Я поражен полным отсутствием у вас дисциплины и достоинства. Мне стыдно, что вы носите гордое звание офицера...» Но что возьмешь с быдла?

Даже если такого быдла, «господ офицеров», было много?

Впрочем, вскоре немцам пришлось убедиться, что Красная Армия состоит не только из этих кадровых ублюдков. Уже в январе 1942 г. немецкий военный корреспондент неохотно, сквозь зубы, но признает, что далеко не все «сталинские соколы» толпами сдаются в плен — многие дерутся с потрясающей самоотверженностью, недоступной «сумрачному германскому гению», — их отчаянная храбрость просто выше понимания немцев: «В воздушном флоте советская власть работала теми же методами агитации, что и в наземных войсках. Существовало общее мнение, что попасть в плен к немцам равносильно смерти. Находясь в таком духовном угнетении, большинство советских летчиков предпочитают продать свою жизнь как можно дороже. Вступив однажды в бой, они часто дерутся, как и пехотинцы, с животным и бессмысленным ожесточением, что в воздушных боях часто приводит к применению тактики тарана». Между прочим, в конце войны командующий германским военно-воздушным флотом Геринг делал все возможное, включая создание специальных особо прочных самолетов, чтобы убедить своих летчиков таранить англо-американские бомбардировщики, стирающие с лица земли целые города, но ничего у него не вышло.

А что до обвинения наших героев в «животной бессмысленности» — в 41 - м Советский Союз устоял еще и потому, что, кроме кадрового быдла, массами сдававшегося в плен, в Красной Армии нашлись командиры, готовые драться не только до последнего, но и умно, умело, ничуть не хуже немцев.

В конце июня 1941 г. кавалерист полковник Тишинский приехал в составе инспекционной группы проверять 237-ю стрелковую дивизию, а 17 июля вынужден был ее возглавить в момент нанесения советскими войсками контрудара под Солнцами, где потерпел тяжелое поражение немецкий 56-й танковый корпус, которым, кстати, тогда командовал Манштейн. Тишинский отметил свое вступление в должность комдива боем, о котором сразу же заговорили.

По рассказу начальника политотдела дивизии Ф.Я. Овечкина, нашим разведчикам удалось захватить трех «языков», давших показания о переброске на этот участок фронта «свежей немецкой дивизии «Мертвая голова», и штабные документы, из которых «явствовало, что до деревни Ванец эта дивизия будет следовать походным порядком в автомашинах». Тишинский не упустил представившегося шанса захватить немцев врасплох, решив «встретить колонны на марше, не дать им развернуться и разгромить». Засада была организована мастерски: «Перекрытие дороги в тылу немецкой дивизии исключало возможность отступления или бегства солдат и офицеров. Артиллерийские средства были рассредоточены вдоль дороги для уничтожения танков и бронемашин. Таким образом, готовился «мешок» без возможности выйти из него». В результате часового боя немцы были разгромлены наголову — по свидетельству комиссара Овечкина, на дороге потом насчитали «более тридцати подбитых танков, свыше двух десятков бронемашин, около двухсот сожженных грузовиков со снарядами, бензином, продовольствием, более 80 мотоциклов с колясками, свыше полусотни орудий, 45 минометов, 119 пулеметов», а счет убитых и раненых немецких солдат шел на тысячи. «Среди убитых найден начальник штаба дивизии и командиры двух полков, но трупа командира дивизии не обнаружено... Сообщение о разгроме немцев наше армейское руководство встретило с недоверием. Командующий армией выразился просто: «Не врите! Одна дивизия не может уничтожить дивизию противника, да еще немецкую». И приказал убитых не хоронить до приезда специальной комиссии», которая подтвердила, что сведения о больших потерях врага соответствуют действительности.'Вскоре об этой победе сообщило ТАСС, написали «Правда» и «Красная Звезда».