Искоренить этот порядок в то время было невозможно, потому что он был заведен не отдельными личностями, а представлял собой систему, свойственную аппарату управления крепостной страны. Количество бумаг росло из года в год. Если, например, в 20-х годах в управлениях Черноморского флота число «входящих и исходящих номеров» исчислялось ежегодно в 5 тысяч, то в 30-х годах достигало 35 тысяч, а в 40-х годах — 70 тысяч. «А против прежнего, — отмечал Лазарев, — толку в отчетности и вообще в делопроизводстве нисколько не более, а еще более запутанности».

Не удивительно поэтому, что первым впечатлением Корнилова, пришедшего в штаб после многолетней службы на кораблях, явилось обилие штабной переписки. Уже в первые дни работы в его дневнике появляются записи: «От бумаг голова пошла кругом», «Трудно выдумать ловчее путаницы нашей отчетности!» Чтобы хоть как-нибудь избежать укоренившихся порядков в управлении флотом, он стремился наладить систематические выезды в порты и базы, на корабли и соединения, где можно яснее представить себе истинную картину состояния флота.

Уже через две недели после вступления в должность начальника штаба Корнилов докладывает Лазареву о том, что ему приходится очень редко встречаться с командирами и офицерами кораблей. В связи с этим он просит разрешения устраивать инспекторские смотры кораблей, производить личный осмотр портов, арсеналов, маяков, верфей, строений, госпиталей, мастерских, экипажных магазинов, а также совершать плавания на отрядах судов, «занимая команды эволюциями и вообще морскою практикою». После получения разрешения Корнилов начал проводить этот порядок в жизнь.

Уже в течение первого года своей новой деятельности Корнилов находится в постоянных разъездах по портам Черноморского побережья. Здесь он своими глазами увидел действительное положение и убедился, что подлинные результаты деятельности . многих сановников, старших и младших чиновников совсем не таковы, каковыми они представлялись в официальных отчетах.

Севастополь, который Корнилов знал давно и неплохо, произвел на него тяжелое впечатление прежде всего потому, что там по-прежнему мало заботились о помещениях для матросов. Осматривая их, Корнилов писал: «Казармы текут; люди помещены в три этажа, т. е. на полу, потом на полатях первого этажа и на полатях под крышей — потолка нет». Не в лучшем положении находились и другие помещения, в которых жили матросы. Осмотрев здание 28-го флотского экипажа, он записал: «Когда взойдешь — трудно поверить, что все эти 120 и 130 человек так живут... Крыша течет, рамы ветхи до невероятия, стекол многих нет»1.

Внимательному осмотру подверглись порты северо-западного побережья Черного моря. Корнилов совершил плавание в Очаков, Одессу, Херсон, Днестровский лиман. Галац, Тульчу и Измаил, где детально осмотрел все учреждения, а также корабли базировавшейся там Дунайской флотилии. «Я все нашел, — писал он, — кроме флотилии, в самом жалком виде». В самом Измаиле, например, кораблестроительные и портовые заведения назывались адмиралтейством «более по преданию, чем по устройству».

После осмотра дунайских портов Корнилов отправился к берегам Крыма и Приазовья. Осмотрев Ялту и Феодосию, он совершил плавание по портам Азовского моря, заходил в Бердянск, Т аганрог, Ейск. В Таганроге, где находилось старинное комиссионерство Черноморского флота, было адмиралтейство, «в коем нет признаков строений, а состоит оно из груды ядер, бомб и цистерн».

В Керченском порту в то время были расположены учреждения Черноморской береговой линии, провиантские магазины, здесь же строились железоплавильные и литейные мастерские, которые должны были работать на местной руде. После осмотра всего хозяйства Корнилов отметил, что Керченское адмиралтейство «так же пусто, как Таганрогское», и что оно «соответствует своему капитану над портом, который вполовину разбит параличем».

Порты восточного побережья Черного моря: Новороссийск, Редут-кале, Геленджик, Сухуми—также содержались отнюдь не в образцовом порядке. В Геленджике, например, «две тысячи человек, — писал Корнилов,—гниют в жалком укреплении»5– 8182

Осмотры и проверки портов Корнилов продолжал и в течение последующих лет. В 1850 г. он, кроме Николаева, Севастополя, Керчи и Новороссийска, которые посещал по многу раз, осматривал порт в Феодосии, крепость в Анапе, бывал в Измаиле, Ялте, Херсоне и других базах.

В следующем году он произвел детальный осмотр Ростова-на-Дону, где находился транзитный пункт для доставки различных предметов снабжение и вооружения, поступавшего на флот из внутренних областей России. «Осмотрев Ростовскую пристань,—докладывал он в июле 1851 г., — я нашел склады наши на оной в самом жалком положении... Пушки новейшего чертежа, отлитые с большим тщанием, валяются в илу без всяких под ними стелюг и даже с незаткнутыми затравниками. Якоря, выкованные с большой точностью по последним моделям, разбросаны на том же побережье. Наконец, железо разных сортов, и в том числе кили, штевни и шпангоуты для железных пароходов и барж, хоть и собраны в одну кучу и огорожены кругом железным забором, но открыты непогоде, а самое место заливается водой при разлитии реки». Далее он указывал, что система вывоза этих материалов неудовлетворительная, а между тем в Николаеве и Севастополе постоянно жалуются на недостаток сортового железа и вынуждены переделывать старые пещи; на многих судах еще нс поставлены орудия, а именно они «находятся между брошенными в глине прибрежья реки Дона»83.

Заглядывая в самые захолустные места, Корнилов избегал всяких торжественных встреч, останавливался в портах попросту, беседовал с людьми, расспрашивал о нуждах, все записывал. Несмотря на неудобства этих постоянных разъездов, они были для него не только важнее, но и приятнее, чем канцелярщина в Николаеве. После каждого осмотра он докладывал главному командиру флота об обнаруженных непорядках и недостатках; просил его вмешательства в дела интендантства и строительной части; жестко требовал устранения всех безобразий от лиц, подчиненных лично ему; наказывал их, снижал в должностях, внимательно подбирал на ответственные посты людей способных и энергичных. Но каждодневно и ежечасно он все больше чувствовал свое бессилие.