...28 ноября 1974 г. (дата записана у меня в дневнике) я заехал к Акселю Ивановичу домой. Обсуждали мы много наболевших вопросов. И повестку дня заседания специализированного совета с вариантами возможных его решений. И итоги выборов в Академию наук: тогда в члены-корреспонденты АН СССР выдвигался Неон Александрович Арманд, внук ленинской пассии, работавший в ИРЭ АН СССР; «сто восьмой» письменно поддерживал это выдвижение, и Аксель Иванович, превосходно знавший академическое закулисье, объяснял, почему в этот раз выдвижение закончилось неудачей. Обсуждали и историю создания КБ-1, и преобразования в ВАКе... В общем, вопросов для обсуждения накопилось много. Беседовали, перескакивая с вопроса на вопрос, перемещались по квартире Акселя Ивановича на улице Губкина и остановились у картины в тяжелой раме, висевшей на некапитальной стене. Аксель Иванович по поводу этой картины разразился целым монологом:

– Картину эту мне подарили ленинградцы...

– Да, не очень-то определенно, - подумал я про себя.
– Кто это - «ленинградцы»? Из какой среды?
– но вслух ничего не сказал.

– А писал ее бывший мой матрос с подводной лодки. Я еще помогал ему в Академии художеств учиться - он проходил обучение в академии, а числился у меня в команде и состоял на довольствии. Ну, ленинградцы узнали об этом и заказали вот этот морской пейзаж. На картине то самое место, где моя лодка на дне Балтийского моря лежала, в иле...

Я тогда еще не знал этой истории, ведь Марина написала о ней уже после смерти Акселя Ивановича.

– Художник этот стал хорошим маринистом, - продолжал Аксель Иванович, - но вскоре умер. А море тут - настоящее. Написано не хуже, чем у Айвазовского, у того ведь большею частью брызги... Дело тут такое, не терпящее отлагательства: у меня уже дважды был районный архитектор, говорит: стена у Вас под угрозой, перегружена. Гляди того рухнет. Ведь картина -махина настоящая... Вот если бы Вы нашли, куда ее поместить, я бы вам ее и подарил.

Я еще раз осмотрел картину. Тогда - повторяю, год был 1974-й и я еще не читал историю о вещем пробуждении «тети Норы» - но место, где лежала в иле, на грунте, подводная лодка, видел - вот на этой картине. В правом нижнем углу - подпись художника «Н. Г...ков» черной краской, средние буквы в фамилии художника уже вытерты, не прочитаешь.

У нас в институте знавали, конечно, фамилии и погромче: например, в отделе кадров висела картина Богданова-Бельского «Пастушок» - зеленеющая березка, рядом с ней - подросток-пастушок с кнутом на плече. Она куда-то запропастилась в годы развала оборонных предприятий при «перестройке»: кадровые службы тогда располагались за проходной института, инвентарного номера картина, видимо, не имела - и кому она приглянулась, можно только гадать.

Я сказал Акселю Ивановичу, что прикину и позвоню.

Созвонились, а примерно через месяц я известил Акселя Ивановича, что выезжаю за картиной.

Помню, что выделили мне тогда из целого парка автомашин, которым располагало тогда наше автохозяйство, грузовичок с крытым верхом, с брезентовой «крышей» - на случай дождя.

Приехали. Аксель Иванович встретил нас уже в подъезде и по-стариковски суетился у картины, которую мы осторожно, на руках, вносили в лифт.

При попытке поставить картину в чрево грузовичка встретилось препятствие - в раскрытую полость на задней стенке картина никак не проходила. Что делать?

– Отбивайте верхнюю рейку, - сказал я водителю.

– Юрий Николаевич, - заскулил он, - да вы же знаете, что мне Золотухин57 за это сделает? Скажет: брал машину в исправном виде, а возвращаешь с поврежденным верхом. Кто будет платить за ремонт?

– Ничего, - успокоил я его, - заступлюсь, замолвлю слово.

Шофер, чертыхаясь, отодрал верхнюю рейку и поддерживал

ее на весу, пока я проталкивал картину в грузовичок.

Попрощались с Акселем Ивановичем, поехали.

Картину разместили на лестничной клетке при входе на «директорский» этаж первого корпуса; там она висит и по сей день. Через год к раме прикрепили табличку: «Картина подарена коллективу ЦНИРТИ академиком Бергом Акселем Ивановичем».

Надвигалось 60-летие института. Срочно красили стены, шлифовали шкуркой перила. Запах лака и свежей краски разносился по всему институту. Малярские «козлы» стояли во всех проходах и в коридорах. Потом их собрали - как раз на лестничной площадке третьего этажа, напротив картины, подаренной Бергом. Надо было бы, конечно, картину снять и на время поместить в какое-то помещение, но работники хозяйственных служб, как всегда, понадеялись на «авось». Прохожу как-то мимо картины, «козлы» уже убраны, но вижу - в правом верхнем углу чернеет полоска: прорвали полотно! Что делать? Художников у нас тогда почти не стало, с трудом нашли одного, Юрия Ивановича Коршунова, оформлявшего стенды для Зала трудовой славы.

Как-то раз он, с видом заговорщика, поманил меня пальцем: «Юрий Николаевич, ваша служебная записка ко мне попала. Посмотрите, что получилось...» Я осмотрел полотно. Следов повреждения видно не было, краски по тону подобраны правильно: никакого намека на то, что здесь когда-то зияла темная полоса прорыва, Я расспросил его о технологии ремонта, поблагодарил за выполненную работу. Так у картины появился и первый реставратор - институтский художник Юрий Иванович Коршунов.

БОРЬБА ЗА ПРИОРИТЕТ А.С. ПОПОВА