У Кейтеля было полно забот и дел, не допускавших ни малейшей отсрочки. В Вене командующий округом генерал танковых войск барон Ганс Карл фон Эзебек примкнул к заговорщикам; в Нюрнберге (XIII военный округ) генерал Викторин приступил к выполнению приказов с Бендлерпгграссе641. В Касселе два энергичных полковника IX военного округа сделали то же самое. В Париже главнокомандующий оккупационными войсками во Франции генерал пехоты фон Штюльпнагель, старинный знакомый Кейтеля, поддержал государственный переворот. В Праге командующий военным округом Богемия и Моравия генерал пехоты Фердинанд Шааль все никак не мог решиться, на чью сторону ему встать.

Резкий отказ, благодаря Кейтелю, большинства командующих от каких-либо действий в пользу заговорщиков объясняет и все остальное. Это, прежде всего, согласие с тем, что высший начальник полиции рейха стал командующим армией резерва и, таким образом, получил право арестовывать офицеров вермахта, а также — и участие начальника ОКВ в специально созданном Гитлером «суде чести», призванном решать вопрос о предании «нарушивших присягу» офицеров так называемому Народному трибуналу, т.е. партийному суду.

Трагедия достигла своего апогея.

* * *

После 20 июля 1944 г., под впечатлением своего чудом свершившегося спасения при покушении на Гитлера, фельдмаршал,

под датой 2 августа642, впервые составляет личное завещание. В нем он назначает главным наследником имения Хёльмшероде своего старшего сына. Кейтель упоминает и предоставленную ему (по случаю 60-летия) Гитлером дотацию в 250 тыс. марок, которую он с тех пор не трогал, а депонировал в одном берлинском банке, снимая только проценты.

* * *

О конце рейха и своей военной карьеры фельдмаршал сам рассказал в воспоминаниях. Остается лишь упомянуть, что, прежде чем этот конец наступил, были еще и приказы «держаться до последнего», которые он отдавал перед самым поражением. Тот, кто был, подобно ему, полон решимости не складывать оружия, обязан был требовать и крайне суровой кары за неповиновение, а также готовности сражаться до последнего удара часов, как бы горько и непостижимо это ни было для разбитой в войне нации.

В этих воспоминаниях бросается в глаза, сколь сильны еще были на фоне всего происходившего конкретные надежды. Никакого политического решения уже не вырисовывалось, поэтому фельдмаршал считает собственным долгом приложить все усилия, чтобы до самого страшного финала сохранить Гитлера рейху в качестве руководителя всей борьбы, хотя сам фюрер уже ищет единственный выход в битве за Берлин и едва ли способен теперь вести большую политику.

Но у фельдмаршала такое чувство, что только один-единст-венный человек способен теперь закончить войну и человек этот — Гитлер! Если распадется руководство, рейх обречен на анархию и погибнет. Кейтелю даже в самом страшном сне не могло привидеться, что Пгглер избегнет ответственности, покончив самоубийством. Уход Гитлера из жизни глубоко потряс Кейтеля, ибо он, самоотверженно борясь до конца, воспринял это как трусость. Именно из-за боязни распада существующего порядка он в самый тяжкий час (даже во время бегства ОКВ на север Германии, в Мекленбург) был озабочен мыслью, как поддержать контакт с бункером фюрера в берлинской Имперской канцелярии. Невозможность прилететь обратно в Берлин явилась для него сокрушительным ударом.

С другой стороны, в фельдмаршале вновь проснулся солдат, возродился легионер, и это — отнюдь не редкость, если подумать о естественной потребности профессионального офицера в решающий момент лично командовать на поле боя. И вместе с тем — это необычно, если взглянуть на циферблат, где минутная стрелка уже неумолимо вплотную придвинулась к полночи, и уже слишком мало осталось того, чем можно командовать. Фельдмаршал снова обретает самостоятельность; он едет на передовую, на фронт, распоряжается, отдает приказы, устраивает разносы потерявшим голову командирам — словом, готов сделать все мыслимое для деблокады Берлина. Но он не хочет видеть притом, насколько низко упал боевой дух сражающегося на Востоке войска за почти четыре года ужасающей схватки при вечной нехватке боеприпасов и боевой техники, которые уже израсходованы. Он не желает замечать того поистине животного страха, который немецкие солдаты испытывают перед неописуемо свирепствующими русскими с их танковыми полчищами и мощной артиллерией. Наступательный порыв 1941 и 1942 гг. давно уже позади и растрачен, а воля к обороне сникла еще сильнее. Теперь уже дела не поправить жесткими приказами — здесь могут выручить только полностью обеспеченные боезапасом танковые дивизии и авиационные эскадрильи с до краев наполненными горючим баками. Но всего этого фельдмаршал распадающемуся фронту дать не может: этого у него больше нет!

И тогда всё начинает казаться ему сплошным кошмаром. А тут еще известие, что Гитлер мертв. Личное восприятие этого факта пересиливает последние размышления о том, что только этот человек мог — более того, обязан был — покончить с войной! Хотя теперь спасать больше нечего. Войну следует прекратить. Но еще остается слабая надежда на то, что победители пощадят новое правительство во главе с гросс-адмиралом Дёницем. Только это правительство, осуществляющее, по сути своей, призрачную власть над уже разделенной в основном на многие занятые врагом части Германии, олицетворяет хоть какую-то надежду, что, по крайней мере, де-юре будет обеспечено единство рейха и нации.

Вне всякого сомнения: генерал-фельдмаршал Кейтель, через две недели после смерти Пгглера препровожденный в плен, а затем преданный в Нюрнберге суду как военный преступник, собственного спасения не искал. Он хотел только «прикрыть» собой вермахт как человек, долженствующий понести ответственность за все те приказы, из-за которых он с такой горечью бессилия пытался когда-то противодействовать Пгглеру. Теперь это был совсем другой человек, чем при жизни Пгглера. Аналогичный процесс изменения (только в гораздо более яркой форме) можно было наблюдать и у рейхсмаршала Геринга.