И все три, что лежат внутри большого, называются одинаково: Мехико.

Первоначально Мехико было всего лишь предместьем столицы Теночтитлан, основанной ацтеками в 1325 году в тех местах, где они впервые увидели легендарного орла, снимающего с кактуса змею. Некоторые историки считают, что название Мехико происходит от обилия родников и источников, вытекавших из скал на месте более позднего Теночтитлана, иные, однако, предполагают, что основателями города были мехикас, перенявшие это название от имени бога воины Мехитль или Мекситли, который известен так же, как Виткилопутли или Уитсилопочтли.

Современные мексиканцы, по крайней мере простой народ, очень гордятся своим происхождением. Они устанавливают статуи последнего из ацтекских императоров Куауте-мока, организуют пышные торжества у его памятника на Пасэо де ла Реформа, главной авениде Мехико, в печати ведется страстная полемика по поводу обнаружения костей в небольшом селении Искатеопан, неподалеку от 'Гаско. Левая печать утверждает, что кости являются подлинными останками Куаутемока, которого казнил Кортес, правые же, в большинстве своем представляющие олигархию космополитствующих переселенцев, эту точку зрения упорно отрицают. Не могут же они допустить, чтобы во главе патриотического движения оказался человек из предместья, простой индеец.

В том, что эти опасения не лишены оснований, мы убедились в расположенном неподалеку от столицы селении Тескоко спустя несколько дней по приезде в Мехико. На площади индианка продавала тексты народных песен и тут же вместе со своим мужем напевала их покупателям. Аккомпанировал на гитаре их сынишка, паренек лет пятнадцати, рослый, с блестящими иссиня-черными, как вороново крыло, волосами. Вокруг них теснились мужчины в сомбреро и женщины с шалями ребосо, красиво наброшенными на плечи. Чуть поодаль стояла кучка американских туристов: мужчины в крикливо размалеванных рубахах, две-три женщины в брюках чуть ниже колен, в коротких, едва прикрывающих грудь и оставляющих голым живот, блузках.

— Puede sacar fotos de los arboles! — крикнул вдруг один из индейцев американцу в цветастой рубахе. — Si viene un mexicano de pura sangre azteca, si, me puede retralar a mi! — Снимайте лучше вон те деревья. А если придет мексиканец с настоящей ацтекской кровью, тогда, ладно, пусть снимает меня!

Остальные повернулись к американцам спиной и продолжали петь. Цветастые туристы закрыли свои аппараты и быстро исчезли в толпе.

На плане столицы она напоминает удава, проглотившего семь крупных кроликов. Из лабиринта квадратиков, прямоугольничков и треугольничков, из густой сети улиц отчетливо вырисовывается Пасэо де ла Реформа, авенида с семью круглыми площадями, обжора, которая спокойно переваривает семь своих жертв. Это представление пропадает, едва увидишь Реформу вблизи.

Это настоящий сумасшедший дом, трек для гонок тысяч автомобилей. Но за рулем машин сидят люди не в гоночных шлемах, а гонщики, бешено мчащиеся в конторы и магазины, в министерства и на любовные свидания, к бюро посреднических контор и на петушиные бои. Урвать каждую секунду, прежде чем эта река металла не сгустится еще больше где-то впереди на авениде Хуарес и дальше, на Мадеро! Таков лозунг дня. Человеку, который очертя голову бросится в эту суматоху, у которого до сих пор перед глазами стоят гватемальские первобытные леса и костариканские джунгли, немедленно захочется прибегнуть к сравнению. Для этого к его услугам на выбор иоганнесбургская Комиссионер-стрит, как говорят, самая оживленная транспортная артерия южного полушария; вслед за нею в памяти мелькает бетонированная Нуэве де Хулио в Буэнос-Айресе. А чем хуже других авенида Варгас в Рио, пожалуй самая широкая улица в мире, скорее даже не улица, окруженная жилищами двух с половиной миллионов людей, а взлетная дорожка для самых больших воздушных кораблей.

Но у Пасэо де ла Реформа нет ничего общего ни с Южно Африканским Союзом, ни с Аргентиной, ни с Бразилией. Кое-где вдоль нее расположились небольшие виллы, построенные в испанском колониальном стиле. В конце проспект вливается в обширный парк Чапультепек, куда еще полвека назад выезжали отдыхать на весь день, словно в мексиканскую деревню. Вдоль домов и садов тянутся широкие тенистые тротуары. С обеих сторон проезжей части отведена полоса для медленно движущегося или часто останавливающегося транспорта. Следующая полоса улицы представляет собой травянистый газон с цветами и аллею деревьев. Но прежде чем приблизиться к очередной полосе, надвиньте поглубже шляпу на голову или лучше возьмите ее в руки. По проезжей части четырьмя-пятью рядами мчится транспорт, управляемый людьми, которые словно очутились в какой-то моторизованной резервации. На них не распространяются никакие законы и правила, им разрешается обгонять друг друга справа и слева, между двумя площадями они могут проверить, за сколько секунд после поворота можно довести скорость до ста километров, как здорово свистят у них шины, как здесь звучат клаксоны. Ведь посигналить на Реформе — это признак хорошего тона. У кого сигнал громче! Пешеход стоит на берегу этой взбесившейся реки с перепуганным видом и ждет, когда ее на минуту остановит красный свет на ближайшем перекрестке. Взвизгнут шины, гонщики получают возможность заглянуть в лицо своим соперникам, пешеходу представляется удобный случай впопыхах попасть на противоположную сторону. На середине реки он еще успеет рассмотреть остроумную меру, с помощью которой удается без полицейских свистков держать пешеходов накоротке и заставлять их переходить только в обозначенных местах. Дело в том, что осевая линия гоночного трека представляет собою метровый газон густо усаженный кактусами. Кругленькими, вечнозеленым;: и низко прижавшимися к земле. Дециметровые иглы их направлены прямо на вас; попробуй, дружище, перейди в неположенном месте…

Как раз когда мы приехали в Мехико, газеты опубликовали официальные статистические данные о жертвах уличного движения за истекший год: две тысячи сто шестьдесят человек убитых и получивших серьезные увечья только в столице.

«Автомобиль в руках безответственных водителей — враг номер один!» — провозглашали огромные заголовки. «Массовый убийца, который уничтожил люден больше, чем все преступники, вместе взятые».

Жители Мехико читали об этом с усмешкой. День спустя мы возвращались автобусом в посольство, пассажиры делились своими впечатлениями от столкновения автомобилей, которое произошло утром на авениде Морелос.

— Fue un choquecito, cmco muertos, — констатировал очевидец несчастья. — Вот это было столкновеньице, пятеро убитых!

Пятеро убитых, но это еще не столкновение. Всего-навсего столкновеньице.

Давайте еще на минутку вернемся к Пасэо де ла Реформа, к ее впадению в авениду Хуарес. Здесь Пасэо де ла Реформа уже не бешеный гоночный трек. Чем больше по мере удаления от Чапультапека становится проглоченных кроликов, о которых уже шла речь, тем больше машин прибывает из боковых улиц. Каким-то чудом они втискиваются в густой поток и мчатся в нем крыло к крылу, буфер к буферу вперед, к центру города. Там положение еще хуже, потому что улицы в центре далеко не такие просторные, как Пасэо де ла Реформа. Мехико отчаянно борется с непрерывно возрастающим уличным движением так же, как и другие столицы мира. Но у городского транспорта в Мехико имеется такой стойкий враг, что едва ли он когда-нибудь позволит уйти своему противнику под землю ради ликвидации неутешительной картины переполненных улиц.