Лишь вокруг дома, совершая неизменный цикл, с истинно полицейской докучливостью кружит и кружит знакомая нам полицейская машина, снабженная ранней. В последние дни и ночи она разорвала свой заколдованный крут, по пятам следуя за «татрой». А как только мы вернулись на стоянку перед домом, эта машина снова пустилась в свою круговерть, продиктованную запоздалым и несколько комичным страхом перед двумя путешествующими чехословаками. Ну что ж, по крайней мере сэкономим на охране. Пусть караулят наш автомобиль даром. До завтра. Выездные визы у нас в паспортах.

Время приближается к одиннадцати. Йожка Шпалек с плохо скрываемым умилением готовится преподнести главный сюрприз вечера — поставить новую грампластинку с записью детского хора Кюгна. Сюрприз для нас и для горстки наших панамских земляков, не побоявшихся прийти сюда.

Приятная гармония детских голосов сжимает горло и увлажняет глаза. Она проникает до глубины души и будит чувства, которые весь вечер прятались и заглушались разговорами и преднамеренным весельем.

Вдруг двери распахнулись настежь, и в них появилась группа вооруженных револьверами людей. В гражданском и в форме панамской полиции. Первым входит толстяк коротышка в белом полотняном костюме, в надвинутой на глаза шляпе, со свиным подбородком и лицом торговца.

— Yo soy juez nocturno de policia! — громко кричит он. — Я ночной судья полиции.

Вместе с хозяином Иожкой поднимаемся из-за стола.

— Мы не знали, что в этой стране практикуются ночные нападения на иностранцев. В других местах, бывает, и полиция стучится в дверь, прежде чем войти.

Толстяка это не сбило с толку.

— Вы сеньор Лиселка, вы сеньор Сигмунт, — размахивает он у нас перед глазами увеличенными фотографиями с наших паспортов. К слову сказать, работа технически выполнена отлично, надо отдать им должное. — А это сеньор Эспалек, хозяин квартиры. Прошу отдать ключи — от дверей, от шкафов, от вещей! Все вы пойдете со мной!

«Спокойствие, спокойствие, спокойствие, — стучит сердце, — этот коротышка ходит по тонкому льду: это провокация, и он прекрасно знает, что оснований для ареста у него нет и не может быть. Спокойствие, спокойствие!»

— Прежде всего мы хотели бы видеть ваши документы.

— Разве полицейской формы конвойных недостаточно?

— Предъявите ордер на арест!

— Прекратите пререкания, — ощетинивается толстяк. Шея у него багровеет, на лбу выступают капельки пота.

— Мы имеем специальные чехословацкие паспорта и официальные панамские визы. Вы нарушаете международные нормы.

— Мне до этого нет дела: Вы понимаете приказ? — голос у судьи сорвался, а за его спиной снова поднялись револьверы. Такой аргументации невозможно не понять. Мы хотим договориться по-чешски, но он обрывает нас на третьем слове:

— Говорите по-испански!

Нужно что-то предпринимать и — быстро.

— Послушайте, господин, мы принимаем к сведению, что в этой стране револьверы имеют больше силы, чем международные соглашения и панамские законы…

— Сеньор!

— Не перебивайте! стараемся мы говорить как можно спокойнее. — Мы принимаем также к сведению, что вы намерены произвести обыск наших вещей и квартиры нашего хозяина. Без нас. Это не обыск — дайте нам досказать! — это ночной налег. С вами пойдем мы двое и наш хозяин, сеньор Шпалек. Женщины и гости останутся здесь.

— У меня совершенно ясный приказ.

— Но у вас нет ордера. Или пойдем мы трое, или никто.

Судья с минуту беспомощно топчется на месте, потом

сдается.

— Vamos nucs! — Идемте!

В полумраке лестницы показались еще двое вооруженных револьверами, следующая пара дежурила у входа. Восемь человек. А у тротуара стояли две закрытые полицейские машины.

Через десять минут за нами опустилась тройная решетка панамской полицейской префектуры.

Мы плетемся по бесконечным коридорам и лестницам, охраняемые спереди и сзади. Ночной судья молчит, словно воды в рот набрал. Он даже не возбраняет нам говорить по-чешски.

В коридорах и за приоткрытыми дверьми помещений лежат вповалку десятки, а то и сотни полицейских. Шлепают карты, стучат кости, в углах валяются обтрепанные книжонки с шедеврами о Диком Западе. Гарнизон единственных в Панаме вооруженных сил, власти, за которой всегда последнее слово.

Конвойные впустили нас в просторную комнату. По углам здесь та же картина, что и в коридорах: люди в военной форме, не знающие, как убить время. У стены напротив двери с важным видом склонился над письменным столом офицер с золотыми погонами. Перед столом, прямо посреди комнаты, стоят три стула, а из двух углов помещения на них нацелены стволы тяжелых пулеметов. Великолепная режиссура!