Мы перестали замечать окружающее. На пол струится вода, перекатывается и плещется в ногах, камни бьют по стальному днищу и картеру, но «татра», словно танк, метр за метром пробивается вверх по течению. Через десять долгих минут она стоит на другом берегу, и из всех ее щелей, как из решета, бежит вода.

— Не верил я, что мы выберемся отсюда, — говорит Иржи, тяжело дыша от волнения.

— А в каком виде днище? Вылезай, посмотрим его.

Последнее ухарство не прошло для «татры» бесследно.

Железная обшивка под аккумуляторами и выхлопная труба были помяты так, будто по ним били молотом. Стальное днище было исцарапано, в нескольких местах по всей его длине тянулись глубокие шрамы. Но под машиной— ни капли масла. И на этот раз мы имеем право отдохнуть. Сколько же еще?

На следующих километрах уже не приходится говорить о езде. Это лишь борьба, сражение с противником, который бьет, обдирает, топит и душит, который ломает машине «ноги», а нам вытрясает душу из тела.

Вдруг откуда-то сзади донесся скрипящий звук, неприятный и пронзительный, как скрежет ножа по тарелке. Тщетно пытаемся сбавить скорость, педаль сцепления никак не выжимается. Едва к ней прикоснешься, как скрип превращается в рев, пока мотор не остановится. Нажмешь на сцепление силой, мотор в ту же секунду замолкает, как застопоренный. А масло… господи, да ведь масляный термометр взлетел на сто двадцать градусов! Через мгновение оба лежим под машиной.

— Плохо дело, посмотри-ка!

— Интересно знать, когда мы приведем все в порядок. Так пли иначе, а с нашим эскортом придется распрощаться.

Брызговик под мотором где-то в дороге оторвало по всей передней грани. Под напором грунта, а также и от ударов о камни в реках она загнулась, подобно плугу захватывала пыль и мелкие камушки и гнала их к вентиляторам у мотора, в пространство между головками и цилиндрами. И все сцепление забило. Пирамида пыли и песка между обоими рядами цилиндров доходила до самого карбюратора. Пути для охлаждающего воздуха были сдавлены, и раскаленный мотор источал такой жар, что всасывающий трубопровод шипел, как утюг.

Более часа продолжался вынужденный ремонт. Оба листа обшивки, под мотором и коробкой передач, пришлось убрать. Пальцами и отверткой мы извлекли из сцепления все, что было можно. Чего бы мы сейчас не дали за небольшое количество сжатого воздуха! Погнутый брызговик под мотором был выпрямлен на глазок молотком, из-за сорванной резьбы укрепляли его опять же молотком. Тем временем мотор кое-как остыл, и мы смогли, не рискуя обжечься, удалить хотя бы видимые кучки и шкварки пыли, спекшейся с маслом. Совместно закрываем капот, и у нас, наконец, появляется время взглянуть друг на друга.

— Ну и вид у тебя! Остались только глаза да зубы!

— Полюбуйся на себя, — тем же отплачивает Мирек.

Заяц позавидовал бы твоему камуфляжу. Ляг на дорогу, и тебя не приметят. А серьезно, сколько у нас воды?

— Две бутылки, это и для питья-то мало. Разве можно знать, как далеко потянет нас мотор после таких даров?

Сумерки застигли нас под крутым склоном. С забарахлившими свечами в горячем моторе остановились на середине склона — не хватило духа. Мы уже едва держимся на ногах, за нами два трудных дня и ночь в лесу, двадцать четыре часа почти без ниши. Словно в забытьи, развешиваем гамаки между деревьями. Две таблетки атербина и глоток воды на ужин, а в заключение хоровой концерт комаров, яростно нападающих на каждый сантиметр обнаженной кожи.

Болят кости, никак не заснуть. Ворочаемся с боку на бок в гамаках, в мыслях проносятся волнующие картины прожитого дня, мучают опасения за машину и невеселые предчувствия новых хлопот.

В глубины сознания, затуманенного усталостью, прорвался издали басовый звук дизель-мотора.

— Мирек, слышишь?

— Это мог бы быть гусеничный трактор или… или грузовик, точно гром. Разумеется, грузовик! Откуда здесь взяться трактору!

Среди камней и кустов вдали блеснули две фары, лес ожил в хороводе света и теней, освещенную ленту дороги изрезало черными силуэтами деревьев. Лучи от фар остановились на хребте «татры», грохот мотора умолк вместе с эхом ночи. В сотне метров от нас трахнула дверца машины.

— Che, Gordo, — нарушил таинственную тишину игры теней сочный мужской голос, — ты, Толстяк, глянь-ка на этого замечательного зверя!

Три человека с тяжелой пятитонки обходят «татру», засунув руки в карманы; в глазах у всех изумление. А когда из зарослей у дороги перед ними появились мы, они показались нам людьми, проглотившими косточку от персика: все трое дружно раскрыли рты. Белые перчатки у нас на руках были, видимо, им непривычны; но наши маски из пыли, пота и масла все же вывели экипаж грузовика из оцепенения. Первым опомнился водитель, толстый верзила в холщовых брюках и майке, вернее — в решете из дыр и лохмотьев, оставшихся от майки.