Так как индуистами обычно становятся по рождению, а не в результате обращения, индуизм, подобно джайнизму, – в той же мере обозначение народа, в какой и религия. Словом «инду» («хинду») первоначально называли место, долину древней реки Ганг, а также людей, населяющих ее. Во времена империи Великих Моголов (XVI–XIX века) этим словом стали называть всех немусульман, а в Америке еще в начале XX века всех эмигрантов из Индии – индуистов, сикхов, мусульман, – звали «индусами». В викторианскую эпоху британские ориенталисты и индийские националисты популяризировали представления об индуизме как о мировой религии, отличающейся от ислама и христианства, но само слово «индуизм» (которое писали в то время по-английски не «hinduism», а «hindooism») появилось в английском языке лишь в 90-х годах XVIII века, а его использование стало повсеместным только во второй половине XIX века3. Вот почему американскому транс-ценденталисту Ральфу Уолдо Эмерсону простительно приписывание в 1845 году известного индуистского текста «Бхагавад-гита» не той религии: он называл ее «самой знаменитой книгой буддизма»4.

В отсутствие облеченного властью субъекта, способного чудесным образом превратить представления о том, каким должен быть индуизм, в то, чем является индуизм на самом деле, эта религия представляет собой образ действий и мыслей индуистов, а индуисты действуют

и мыслят самыми разными способами, какие только возможны. Следовательно, индуизм не столько термин, обозначающий единую религию, сколько собирательное понятие для религиозной традиции, подарившей миру идею кармы, представления о реинкарнации и йогу. Под сакральной сенью индуизма соседствует немыслимое разнообразие религиозных убеждений и норм поведения, бытующих в невероятно сложных и противоречивых условиях Индийского субконтинента и его диаспор.

Несмотря на то, что мнения индуистов расходятся по вопросу достижения религиозной цели, между ними наблюдается значительный консенсус по вопросам проблемы человека и ее решения. Проблему представляет собой сансара, что буквально означает блуждание или течение, а в данном контексте подразумевает замкнутый круг жизни, смерти и перерождения. Мы рождаемся и умираем, а затем вновь рождаемся и опять умираем. То же самое относится и к самому космосу, который тоже движется по бесконечному собственному циклу создания, разрушения и нового воссоздания.

Вера в реинкарнацию быстро распространяется на Западе. Каждый четвертый американец и европеец верит, что после смерти душа вселяется в другое тело5. Но жители Запада обычно воспринимают реинкарнацию как награду, а не наказание: а вдруг в следующей жизни удастся купить «порше», жениться на красотке или добиться шестизначной зарплаты! Однако для индуистов реинкарнация – скорее беда, чем возможность, ведь этот мир – юдоль слез, где если и можно обрести счастье, то оно будет непрочным и недолговечным. Даже небо подвержено воздействию непреложного закона сансары. Оно тоже создано и будет уничтожено, как и живущие на нем божества. Следовательно, цель индуиста – не просто спастись бегством из этого мира в какой-нибудь небесный рай, а навсегда покинуть и небеса, и землю.

Индуисты называют эту цель «мокша», буквально – «освобождение», а в данном случае – духовное освобождение, избавление души от уз сансары и связанной с ними неудовлетворенности. Это наиболее близкий индуистский аналог христианского спасения души. Но ставить знак равенства между мокшей и спасением некорректно, поскольку сама концепция спасения подразумевает спасение от греха, а индуисты не верят в грех, значит, не проявляют никакого желания спасаться от него. Если от чего и надо бежать, то не от греха, а от сансары. Мокша – не спасение, а бегство6.

Индуисты понимают, что далеко не все сумеют достичь этой цели или даже стремиться к ней. Поэтому они признают существование четырех разных целей в жизни.

Первые три таковы: кама, или чувственное удовольствие (как в древнем руководстве по сексу «Камасутре»); артха, или богатство и власть; и наконец, дхарма, или долг. Но высшей целью остается мокша. Иногда мокшу называют союзом отдельно взятой души с личным божеством. Другие видят в ней более обезличенное слияние того, что Эмерсон называл «Верховной Душой», с невыразимой сущностью обезличенного божественного. Есть и те, кому мокша представляется местом. Вместо христианского рая с его улицами, вымощенными золотом, они воображают раем либо обитель Вишну, Вайкунтху, либо дом Шивы, Кайлас.

Один из самых увлекательных диалогов в индуистской традиции посвящен достижению ее религиозной цели. Каковы способы перемещения из сансары в мокшу? Ломая голову над этим вопросом, индуисты разработали три совершенно разные йоги (буквально «учение»). Первой из них, созданной жрецами и описанной в ритуальных текстах Вед, стала карма-йога, или йога деятельности, поначалу применявшаяся к ритуальным действиям и в особенности к приношению жертв на огне. Вторая йога, результат труда странствующих мудрецов, записанный в философском трактате Упанишады, – джняна-йога, или учение о мудрости. Третья, бхакти-йога, или учение о поклонении, в настоящее время является наиболее популярной формой индуизма. Она гласит, что ни жертвоприношения жрецов, ни философские познания не нужны для избавления от уз сансары. Достаточно любви, искренней преданности выбранному божеству.

Сегодня у многих жителей Запада индуизм ассоциируется с Апу, владельцем магазина «На скорую руку» (Kwik-E-Mart) из мультсериала «Симпсоны» – почитателем Ганеши и Шивы и, бесспорно, самым известным западному миру индуистом. Но классическим примером

все-таки остается индуистский святой или аскет, садху. В XIX веке отчеты миссионеров, судовые журналы капитанов и восточные сказки запечатлели в сознании западного человека образы безумных аскетов, разгуливающих босиком по раскаленным углям, немыслимым образом сгибающих свои изнуренные тела, раскачивающихся на железных крюках, впившихся в их спины. Но в 60-70-х годах эту «холопскую», по выражению одного французского миссионера, расу, перестали поносить и начали превозносить7. Когда контркультура променяла «материалистический Запад» на «духовный Восток», американцы и европейцы возлюбили гуру – таких, как основатель трансцендентальной медитации (ТМ) Махариши Махеш Йоги, которого многие представители поколения бэби-бума (не в последнюю очередь Beatles) считали идеальным противоядием от унылой жизни офисного трудяги в сером деловом костюме. Сегодня один из шаблонных сюжетов карикатур в журнале New Yorker – встреча ищущих смысл жизни гостей с Запада и отшельника-индуиста. На одной из этих карикатур истощенный гуру, обитающий на вершине горы, отвечает им вопросом на вопрос: «Если бы я знал смысл жизни, разве торчал бы я в этой пещере в одних трусах?»8