Витязь в тигровой шкуре (иллюстрации Кобуладзе Серго)
вернуться

Руставели Шота
Шрифт:
По всему лицу земному, по простору мировому,По всему его объему он блуждал, не найден след,И ни с кем он не спознался, кто б с тем витязем встречался.Срок в три месяца остался, – и трех лет уж больше нет.Прибыл он к стране безлюдной, неприветливой и скудной.Проезжал дорогой трудной. Не встречал он никого.Только скорбь в стране пустынной. Только ряд сомнений длинный.Вечный помысел кручинный об избраннице его.Он достиг в пути до склона мощных гор. Кругом – зелено.Многолиственное лоно опускалося к воде.Лес вокруг, а там равнина. Но пред ней бежит пучина.Путь в семь дней возьмет ложбина. Но не виден мост нигде.Круговым путем блуждая, и со вздохом дни считая,Счел, что в сроках всех до края – лишь два месяца ему.И скорбит, томясь тоскою. «Как же тайну я открою?»Не родишь себя собою. Не изменишь в солнце тьму.Он задумался в сомненьи. Стал в глубоком размышленьи.«Есть ли смысл мне в возвращеньи? Что ж могу сказать звезде?Столько дней на вольной воле я блуждал в широком поле.Что же я узнал? Не боле, как что нет его нигде.Не вернусь же, будет нужно вновь искать мне, в честь жемчужной,Снова долгий путь окружный, и длиннейший, совершать.Дни меж тем свершатся срока. Будет плакать ум и око.Шермадин, скорбя глубоко, будет смерть мою вещать.Он к царю пойдет. Заплачет. Нет меня, я умер, значит.Мысль иная мне маячит, не хочу я скорби их.Я везде искал, блуждая. Так не скроюсь, пропадая.А вернусь». И он, рыдая, спутан в мыслях был своих.«О, зачем, – сказал, – со мною ты дорогою кривоюХодишь, боже? Всей землею я обманут на пути.Или я искал напрасно? Мысль – гнездо, где все злосчастно.Уж не будет в сердце ясно. Уж печалям не пройти».Снова молвит: «Но терпенье лучше тяжкой мглы сомненья,Смерть не ищет ускоренья. Да не давит грудь беда.Что без бога здесь я значу? Лишь напрасно слезы трачу.Если он не шлет удачу, не случится никогда.Все, какие есть, созданья видел я среди скитанья.Но о витязе том знанья не имел никто из них.Не достигнешь цели стоном». Он спускается по склонам.Тихо едет по зеленым побережьям вод лесных.Ропот вод, дерев шуршанье будят в нем воспоминаньеО тщете его исканья. Он коня пускает в скок.Сила длани истощилась. Гордость сердца замутилась.Ширь долин пред ним открылась. Путь его еще далек.Он решает возвращенье. Но сердечное мученьеВздохи льет, воскликновенья. Он глазами мерит путь.Целый месяц все сурово. Лика нет нигде людского.Звери там, и звери снова. Стрел не хочет в них метнуть.Но, хоть весь истосковался, сын Адама в нем сказался, —Автандил проголодался. Застрелил дичину он.Наземь сел над тростниками. Трав сухих сложил с сучками.Высек пламень, огоньками для него костер зажжен.Он коня пустил кормиться. Мясо жарится, дымится.Вот к нему отряд стремится странных всадников, их шесть.Молвил: «Бег коней отличен. Вид безвестных необычен.Он разбойникам приличен. Что-то скрытое здесь есть».Взял он в руку лук и стрелы, и предстал пред ними смелый.Меж брадатых, онемелый, безбородый был ведом.Он шатался, словно пьяный. Голова его от раныКровью искрилась румяной. Он казался мертвецом.Витязь молвил: «Братья, кто вы? Увидав, как вы суровы,Думал я – к добыче новой здесь разбойники спешат».«Помоги нам», отвечали. – «Будь без страха, и в печалиБудь нам друг, чтоб мы рыдали, видя твой грустящий взгляд».С опечаленными ими, как окутанными в дыме,Речь ведет он. «Как вам имя?» Говорят они в ответ: —«Без печали мы, три брата, жили-весело, богато,Там, где крепость, ввысь подъята, в славном крае Кхатаэт.Слышим, зверь есть для ловитвы. Снарядившись, как для битвы,Мы отправились в гонитвы, взяв бесчисленных бойцов.Мы стреляли с звонким криком, и в веселии великомВзгляд остря на звере диком, мчались возле берегов.Тех стрелков, что были с нами, мы срамили, не словами,Метко бьющими стрелами. Утверждал любой из трех:«Лучше я, чем ты, стреляю». – «Нет, я метче попадаю».Спорам нет конца, ни краю. Кто же в споре будет плох?Нагрузив оленьи шкуры на бойцов, весь строй их хмурыйС грузом той добычи бурой отпустили мы домой.Всех защитников отправив, луконосцев лишь оставив,Сердце вдосталь позабавив, все ж мы тешились стрелой.Конским бегом пыль взметая, в зверя в скоке попадая,Наша вся семья младая веселилась по лугам.По лесам и по пещерам. Смерть оленям и пантерам.Взвидим птицу в лете сером, вмиг падет, как камень к нам.Споры, шутки, смехи, шумы. Вдруг мы видим: полный думы,Витязь мрачный и угрюмый, на коне он вороном.Как на сказочном Мерани. Шкура барсова на стане.Лик красивый, от сияний, небывалым бьет огнем.Мы глядим на лик блестящий. Трудно вынесть свет горящий.«Это молний блеск летящий. Это солнце на земле».Так шептали в изумленьи. И хотели в дерзновеньиВзять того, кто в огорченьи слезы лить нам дал во мгле.Старший, я просил меньшого, пусть мне даст бойца лихого,Средний просит вороного, младший просит боя с ним.С младшим оба мы согласны. Да спешит он к схватке, страстный.Витязь едет, весь прекрасный и ничем невозмутим.Щеки грустного – как розы. На увядших видны слезы.Нет в глазах его угрозы. Не заводит с нами речь.Едет, взор к нам не склоняя. Но тому, кто встал, дерзая,Участь им дана Лихая, – хлыст его упал как меч.Отступив с дороги сами, мы смотрели, как пред намиЕдет он, – тут вдруг руками младший брат его схватил.«Стой!» – вскричал он с дерзновеньем. Тот размеренным движеньемПоднял хлыст, одним раненьем брата на земь покатил.С рассеченной головою пал он, кровь бежит струею,Как земля он стал с землею, – он, как труп, к земле готов.Так сражен был дерзновенный, с прахом был сравнен смиренный,Он же скрылся прочь, надменный, – смел, и светел, и суров.Нет, чтоб к нам оборотился. Тихо ехал, тихо скрылся.Вон там блеск его явился. Видишь, солнце и луна».Видят очи Автандила: – он, чей лик есть лик светила.Быстро грусть в нем проходила. Значит, правда найдена.Витязь молвит: «Бесприютный я скиталец, в поминутнойГрусти, с грезою попутной, я искал везде того.Через вас он найден мною. Пусть господь своей рукоюРазлучит вас с скорбью злою. Сердцем так молю его.Встретил я мое желанье, вижу сердца упованье.Пусть вам бог пошлет даянья. Пусть излечится ваш брат».Свой уют им показал он, и еду свою им дал он.«Брат ваш ранен, и устал он, отдохнуть здесь будет рад».Так сказал. С судьбой не спорил. Быстро он коня пришпорил.Свой полет вперед ускорил, точно сокол в вышине.Так луна горит младая, встречу солнца упреждая.И заискрится златая радость солнца по луне.Но, подъехав, многодумный, он замедлился, бесшумный.«Если речь начать, безумный может в ярость впасть вдвойне.Мудрый трудное деянье совершит без колебанья,И без спешки, твердость знанья выявляя в тишине.Если столь он ослепленный и в рассудке поврежденный,Что и к речи, обращенной с добрым чувством, слеп и глух,Мы, сойдясь, придем лишь к бою, – или я его рукою,Или он сраженный мною, – вновь исчезнет он, как дух».Автандил сказал: «Продленье колебанья и мученьяБесполезно. Нет сомненья, не живет он без гнезда.Пусть исчезнет предо мною, хоть за плотною стеною,Где очаг его, открою и приду к нему туда».День прошел и сумрак сходит. Полночь звезды хороводит.Двое суток путь уводит их обоих все вперед.И ни слова не сказали. И нигде не отдыхалиИ не ели. Лишь в печали каждый витязь слезы льет.Вот с вечернею зарею скалы встали над скалою.В них пещеры над рекою. Возле влаги камыши.Не исчислить их, считая. И к утесам припадая,Мощь деревьев вековая воздымается в тиши.В плащ одет пятнисто-бурый, витязь с барсовою шкуройВъехал в мрак пещеры хмурой. Автандил же бег коняПравит к древу, осторожен. Слез. Проворный конь стреножен.Стал кормиться, бестревожен. Вздох послышался, стеня.Автандил на ветке древа. Смотрит вниз он. Как из зева,Из пещеры вышла дева, в черной мантии она.С кликом слезы проливала, с плеском волн свой стон мешала,И скитальца обнимала, и печальна, и нежна.Грустный витязь молвил в горе: «О, сестра Асмат! В убореНочи! Мост наш рушен в море. Не найти нам той, что жжет».И рука его терзала грудь его. И слез немалоДева с грустным проливала. Каждый стонет в свой черед.Рвут власы, и лес густеет. Юный кровью пламенеет.Обнял деву и жалеет, а она о нем скорбит.Стонут с плачем и мученьем. Стонет эхо повтореньем.Автандил же с изумленьем на рыдающих глядит.Дева первая устала. И хоть в сердце было жало,Вороного провожала в глубь пещерную коня.Расседлала. Также другу помогла снимать кольчугу.И печальному досугу предались с закатом дня.Автандил надивовался. Тут какой-то смысл скрывался.«Как узнаю?» День занялся. Дева, в черном вся, как ночь,Вышла, звякнула уздою, и воздушною фатоюВытирает, не пустою хочет помощью помочь.Подает бойцу доспехи. Он не медлит здесь в утехе.Здесь ни радости, ни смехи неизвестны никогда.Обнялись. Поцеловала. Снова было слез немало.И, одна, глядит устало, вся – печаль и вся – беда.Автандил бойца младого пред собой увидел снова.Облик солнца золотого промелькнул, заря ушла.Дух красавца – дух алоэ. В нем бесстрашно ретивое.Льва убить ему пустое, – так, как льву загрызть козла.Тот же путь он выбрал ныне, что и раньше, по равнине.Едет, дух предав кручине, проезжает тростники.Автандил, смотря, дивился. Он меж веток древа скрылся.«Бог на зов мольбы склонился. Здесь конец моей тоски.Тайну выявить наружу деву я, схватив, принужу.Кто тот витязь, обнаружу. Тайну ей скажу мою.Бог дарует указанье. Не вступлю я в состязанье.Не приму меча касанье, и его я не убью».Полон кротости, не гнева, отвязал коня от древа,Из пещеры вышла дева, услыхавши стук копыт.Грустной деве показалось, это – солнце возвращалось.Радость в лике отражалась, зарумянилась, спешит.Лик иной вдруг увидала. Сходства с прежним было мало.С криком быстро побежала, чтобы спрятаться в скалах.Витязь скок с коня проворно. Он схватил ее. ПовторноСлышен долгий крик. Упорно бьется птицею в сетях.И взглянуть ей даже гадко на него. Орлина хватка.Но трепещет куропатка, убегая от орла.Тариэля призывая, плачет дева молодая.Витязь молит, убеждая, чтоб в себя она пришла.«Тише, – молвит, – нет здесь срама. Я же честный сын Адама.Не грозит тебе здесь яма. Знаю я, как горячи.Эти розы и фиалки. Знаю, как бледнеют, жалки.Не жужжи, как ропот прялки. Умоляю. Не кричи.О, не будь же беспокойной. А скажи, кто этот стройныйКипарис красою знойной?» Падал наземь Автандил.А она в тревоге шумной повторяла: «Ты безумный.Если ж нет, заметь, что гумны цепь ни разу не пробил.Сколь ты легок, вопрошая. Скрыта тяжесть здесь большая.Но напрасно, поспешая, нудишь ты сейчас ответ.Грусть чрезмерна, чрезвычайна. Стон не вырвался случайно.И на зов: «Скажи, в чем тайна», – я одно промолвлю: «Нет».«Если б знала ты, откуда», – молвит он, – вникая в чудо,Я пришел, тогда б отсюда не гнала с пустой рукой.Пусть, тебе надоедая, я тесню тебя, но, зная,Как молю я, убеждая, не робей же предо мной».Дева молвит: «Кто ты? Что ты? Этот гнет зачем заботы?Скал угрюмых повороты солнце скрыли от меня:Ты пришел, морозный холод. Долгой речью ум расколот.Хоть моли, хоть бей, как молот, – здесь не выманишь огня».Вновь коленопреклоненья, уговоры, убежденья.Тщетно все. От нетерпенья ярым гневом он зажжен.На лице негодованье, крови брызнуло пыланье.Деву за косы он дланью, к горлу нож приставил он.Восклицает витязь страстно: «Что ж, я плакал здесь напрасно?Так зловолье безучастно? Нас обоих не губя,Быть не дай в мученьи строгом. Или, вот клянуся богом,Смерть врагу, и пред порогом смерть тебе, убью тебя».Дева молвит: «Цели силой добиваться – путь постылый.Раз убил, – взята могилой. Тайну гроб укроет мой.Почему, пока терзанья длятся, делать мне признанья?Но убьешь, – для упованья заодно могилу рой».И еще она сказала: «Или горя было мало?Для чего меня искало это сердце? Для чего?В языке нет сил, ни знанья, чтоб сказать повествованье.Я – прочтенное посланье. Увидал, – порви его.Знай, что смерть мне не лишенье. Прекратит тщету томленья.В ней запруда для мученья. Что мне, если я жива?Мир – мякина мне пустая. Но, тебя совсем не зная,Как сказать мне, доверяя сокровенные слова?»Витязь мыслит: «Эти речи, может быть, другим предтечи.Но они еще далече. Как сплести вернее нить?»Сел, заплакал. Молвит деве: «На меня ты, знаю, в гневе.Злое семя было в севе. Это мне не пережить».Дева в лике омрачилась. Еще сердце не смягчилось.Витязь плачет. Все затмилось. Больше он не говорит.Розоцветный сад светлеет. Нежный цвет росу лелеет.Дева плачет и жалеет. Сердце грустному стремит.Жаль ей витязя. Но дума непокорная угрюма.Туча так струит без шума на деревья мрак теней.И с чужим сидит чужая. Витязь, все в ней замечая,Видит – вот она другая. На колено стал пред ней.Говорит, склоняя вежды: «Рассердилась. Нет надежды.Как без пищи, без одежды – здесь я. Вовсе не затми.Мне шепнуло помышленье, что простишь ты прегрешенье.Мы должны давать прощенье, и не раз, а до семи.Хоть мое начало службы было дурно, почему ж бы,Пожалев любовь, ты дружбы не явила мне сейчас?Мне помочь никто не может. Сердце жизнь тебе предложит.Все возьми. Но пусть поможет мне сестра на этот раз».О любви его услыша, дева плачет, громче, тише.Переменно так по крыше светлый дождь стучит весной.Вырастает жалоб сила. Влага розу оросила.Бог к желанью Автандила лик склонил приветный свой.Мыслит он: «Она, бледнея, уж не роза, а лилея.Верно любит». И смелея, снова молвит: «О, сестра!В ком любовь ярит горенье, жалость к тем – без исключенья.Враг тут знает сожаленья. Смерть в любви – всегда пора.Я в любови, я влюбленный, словно разума лишенный.Я, зарей моей зажженный, послан витязя найти.Где я в поисках скитался, даже день не зажигался.Сердцем я тебя дождался. Сердце дай мне обрести.В мысли, в тайне сокровенной, он живет запечатленный.Лик его как лик священный. Света нет душе моей.Мчусь безумный в мир суровый. О, разбей мои оковы.Дай зажить мне жизнью новой, или, скорбь сгустив, убей».Чувства полная иного, уж не так теперь суровоДева, глянув, молвит слово: «Больше здесь теперь добра.Ты вражду сейчас посеял, и вражду, печалясь, свеял.Друга ты во мне взлелеял, я вдвойне тебе сестра.Если, помощи желая, говоришь, к любви взывая,Я тебе сестра родная, верь в усердную слугу.Если сердца не явлю я, обезумленный, тоскуя,Ты погибнешь. Пусть умру я, но тебе я помогу.Так внимай моим внушеньям. Отнесись с повиновеньемК указаньям и веленьям, и придет конец беде.Если ж слушаться не будешь, состраданья не пробудишь,Достиженья не принудишь, и, скорбя, умрешь в стыде.Хоть страдает сердце страстно, но другое – безучастно,Если ты упрям напрасно. В чем твой долг, ты сам суди».Витязь, речью довод строя, слово вымолвил такое:«Где-то странствовали двое. Проходивший впередиПал в колодец, не видавши. Задний, быстро подбежавши,Вскрикнул: «Горе!» Повздыхавши, молвит другу: «Ты пожди,Здесь помедли. Я же, ловкий, побегу, вернусь с веревкой,И тебя моей сноровкой кверху вытяну, гляди».Тот в колодце дивовался, снизу громко рассмеялся:«А куда бы я девался? Расскажи, куда пойду?»Так веревкою своею ты, сестра, обвей мне шею,Без тебя я не сумею разрешить мою беду».Дева молвит: «Речь угодна мне твоя, и с правдой сходна.Витязь добрый, благородно мыслишь ты и говоришь.Коль, блуждая в чужедали, знал такие ты печали,Пусть тебе бы отдых дали, пусть ты боль свою смиришь.Коль в исканьи неустанном хочешь сердцем постояннымЗнать о витязе том странном, о себе он скажет сам.Кто так долго ждал, дождется и того, что он вернется.Роза снегом не затрется. Не давай ее слезам.Как зовемся здесь мы сами, знай, владея именами —С безнадежными мечтами грустный витязь – Тариэль.Я – Асмат. Всегда сгораю. Нет тоске конца, ни краю.Вздох ко вздоху подбираю, и стенаю как свирель.О красивом, что на воле бродит, сетуя о доле,Не могу сказать я боле, хоть желала б, ничего.Тем кормлюсь, что беспокойный привезет с охоты знойной.Может, вдруг вернется стройный. Может, долго ждать его.Подожди. Как возвратится, может, сердце в нем смягчится.С ним смогу я сговориться, и полюбит он тебя.Сам тебе он все расскажет, сердце скорбное покажет.И венок – твой разум свяжет – той, о ком скорбишь, любя».Словно нежный звук напева, слушал он, как молвит дева.Оглянулись, – слышен слева от прогалин всплеск воды.Это месяц, весь лучистый, – приближался серебристый,И они к пещере мглистой поспешают от звезды.Дева молвит: «Витязь, горе бог твое рассеет вскоре.Горьких слез иссякнет море. Спрячься там внутри скорей.Всяк ему да подчинится, или злое приключится.Может, гневность в нем смягчится, овладеть сумею ей».В глубь пещеры Автандила дева в спешности сокрыла.Витязь слез с коня. Светило стрел в колчане острие.Меч его горит блестящий. Плачут оба. Чаще, чащеСлезы льют. Поток дрожащий. Скорбь сильна. Не скрыть ее.Грустный витязь с девой черной в скорби плакали упорной.Был печален стон повторный. Автандил из-за углаВидит все, сокрыт стеною. Повод взяв своей рукою,Вороного за собою дева молча увела.Автандил в тюрьме, но волен. Он уж больше не бездолен.Здесь разгадка, – он доволен. Шкура барсова снята.Он на ней сидит, суровый, витязь, знающий оковыТяжкой грусти вечно новой. Слез янтарна красота.Тех ресниц, того агата ткань сквозная кровью смята.Но добыча дня богата. Дева жарит дичь ему.Не смотря, кусок он сунул в рот себе, жевнул, отплюнул.Он не свеял, он не сдунул тень, что клонит ум во тьму.Он прилег. Уснул. Но вскоре с болью тайной в разговоре,Крик за криком, словно в хоре, устремляет он в борьбе.Палкой в темя ударяет, камнем грудь обременяет.Дева смотрит и терзает ногтем все лицо себе.Плача, дева молвит слово: «Почему вернулся снова?Что в пути ты встретил злого?» Витязь молвит ей в ответ:«Там охотничьи забавы, царь какой-то в блесках славы.Ловчих целые оравы. Зверя выследили след.Вид людей мне был докучен. Крик людской был слишком звучен,В лес я спрятался, измучен, прочь отпугнутый толпой.Не погонятся за мною, – завтра выеду с зарею».Дева с новою тоскою смотрит, взор блестит слезой.Говорит ему: «Лишь в чаще твой товарищ – зверь рычащий.Степь кругом и лес молчащий. Горы в сумрачной тени.В чем имеешь развлеченье? И кому свое томленьеДоверяешь в миг сомненья? Ты напрасно губишь дни.Сколь обширна ширь земная. Где же та душа родная,Чтоб, тебя не раздражая, быть с тобою в беге дней?И, впадая в раздраженье, не уменьшил ты мученья.Коль умрешь, тут нет спасенья. Этим как поможешь ей?Он сказал: «Сестра, в певучей речи – свет, как свет есть в туче.Но для этой раны жгучей на земле бальзама нет.Пусть уж станет смерть пределом, чтоб душа рассталась с телом.Стихну сердцем онемелым. Будет в этом нежный свет.Где под тою же планетой дух явился, в плоть одетый?Песни, тем же звуком спетой, где знакомая игра?Кто мои тяготы примет? Тяжесть доли приподымет?Одного лишь не отнимет мрачный рок – тебя, сестра».Дева молвила с мольбою: «Если мне перед тобоюСуждено моей судьбою быть как визирем тебе,Не могу скрываться, зная. В том, что крайность, сила злая.Ты же все пределы края перешел в своей борьбе».Витязь молвит: «За твоими здесь словами все как в дыме.Что сказать ты хочешь ими? Говори ясней со мной.Как найти могу такого, чтобы в нем была основа?От страдания немого сам я стал как зверь лесной».Дева молвит снова: «Знаю, я тебя обременяю.Но тебя я вопрошаю: если б я нашла кого,Кто своею доброй волей жить твоей хотел бы долей,Жить с тобой среди раздолий, – ведь не ранишь ты его?»Отвечает: «Сердцем буду только радоваться чуду.Той, которой не забуду, кем безумно брежу я,С ним клянусь я быть любезным, не коснусь мечом железным,Как звезде в луче созвездном – вот ему любовь моя».Дева вышла. Автандила ободряя, говорила:«Он не гневен». Приходила вместе с ним рука с рукой.Как звезда с луною ясной. Тариэль четой согласнойВосхищен: «Здесь лик прекрасный солнца с утренней зарей».Тариэль пред Автандилом как светило со светилом.Свет по тучкам среброкрылым плавит солнце и луна.Перед ними алоэ – точно дерево любое.Семь планет в небесном рое – их краса нежна, сильна.В чем еще найти сравненье? Вот, не чувствуя смятенья,Хоть чужие, без смущенья, будто были дружны встарь,Обнялись, поцеловались, розы губ их раскрывались.Гиацинты изменялись, обращен рубин в янтарь.Тариэль, схвативши руку Автандила, вылил мукуВ токе слезном. Ту науку четко знал и Автандил.Шепчет им Асмат внушенья, диво-слово утешенье:«Да не будет вам затменья. Небо мертво без светил».Словно утренним морозом холод чуть прошел по розамТариэля. Все же грезам дух его еще открыт.Говорит: «Ответь скорее. Кто ты? Что в уме лелея,В мир пошел ты? Я, бледнея, даже смертью здесь забыт».Автандил ему, учтивый, в речи мерной и красивой,Говорит ответ правдивый: «Тариэль! Смельчак и лев!Я – араб и приближенный. Край арабов благовонныйЯ оставил, весь сожженный, на огне любви сгорев.Дочь царя, царицу ныне, я люблю. Тебя в кручинеВидел я давно. В пустыне то случилося лесной.Вспомни день, когда ты, сильный, смерти дал улов обильный, —Устремивши в мрак могильный нападавших целый рой.На равнине ты томился. На тебя мой царь гневился.В ссоре этот гнев излился. Звали мы, но медлил ты.Звали мы тебя трикраты. За тобой пошли солдаты.Расцветил ты цвет богатый, все кровавые цветы.Ты, меча не обнажая, лишь с плеча свой хлыст вздымая,Ранил, череп рассекая, – свист, и пасть бойцы должны.Царь в погоню, но в мгновенье ты сокрылся, как виденье.Всех объяло изумленье. Были мы поражены.В скорби царь был ночи равен. Разум царский своенравен.Захотел, чтоб был ты явен, обнаружен перед ним.Розыск шел, и ходом ярым. Все старанья были даром.И ни юным ты, ни старым не был ведом, был незрим.Тут она меня послала, та, пред кем и солнце мало,Не вполне сияет ало, кто нежнее, чем эфир.Говорит: «Узнай об этом солнцеликом». И с обетом —«Все, что хочешь» – как с заветом, я пошел в широкий мир.Три мне года было срока. Без нее скорбел глубоко.Я скитался одиноко. Но никто тебя не знал.Повстречались мне три брата. И на них была подъятаДлань твоя. Страшна расплата. Старший все мне рассказал».Бой давнишний, что напрасно начат был, припомнил ясноТариэль, и все, согласно с точной правдой, влил в слова.Молвил: «Четко помню дело. Хоть уж много пролетелоДней с давнишнего предела, память их еще жива.Вы охотничьи забавы длили, полны гордой славы.Утоптали всюду травы. Я же плакал над рекой.Мыслил я о том, чья сила счастье сердца погубила.Что вам трогать нужно было сердце, взятое тоской?В этом сумрачном пределе от меня чего хотели?Сколь несхожи в самом деле смех – и слезы на щеках!Вы схватить меня желали. К потонувшему в печали,Вы рабов ко мне послали. Что же? Спят они в гробах.Раздались повсюду крики. Оглянулся, вижу лики.Жаль царя мне, – и, владыки не коснувшись, скрылся я.Конь бывает мой незримым. Он исчезнуть может дымом.Как о нем, неукротимом, скажет лучше речь моя?Не моргнешь, в мгновенье ока вот уж я совсем далеко.Те, напавшие, жестоко пострадали от меня.Только дерзкие посмели, длань качнул я еле-еле,Руки их оледенели, дерзновенный пал, стеня.Ты же с помыслом достойным, солнцеликим, солнцезнойным,Кипарисом встал здесь стройным, ты, испытанный во днях.Знаешь, что есть сердца смута. Но не каждая минутаДаст того, чье бремя пута – бог, забывший в небесах».Автандил сказал: «Меня ли будешь ты хвалить? В печалиНепоблекшему пристали все высокие хвалы.Мне ль с тобой идти в сравненье? Лик небес, что пал в теченьеДней земных, чрез помраченье ты прошел – не взявши мглы.Ныне та, чей блеск и сила сердце мне в любви затмила,Мной забыта. Чтоб служила лишь тебе душа, хочу.Гиацинт горит прекрасно. Но хочу эмали страстно.Вплоть до смерти, полновластна, ты. С тобой служу лучу».Тариэль сказал: «Смущенный, пред тобой я – изумленный.У тебя, в душе зажженной, вижу, огнь – ко мне зажжен.Что в отплату ты имеешь? Ведь о милой пламенеешь.Но влюбленного жалеешь, как влюбленный. В том – закон.Госпоже своей – примерный был слуга ты в службе верной.Бог дорогой достоверной вел тебя. Мы здесь сидим.Как же только я сумею поделиться той моеюТайной? Чуть в словах я с нею, – буду пламя, буду дым».Тариэль молчал мгновенье. Был он весь воспламененье.И Асмат его реченье: «Только твой со мной был лик.Что ж меня так знаешь мало? Разве вынешь это жало?Но – и в нем печаль пылала. Я пред витязем – должник».Он промолвил к Автандилу: «Посвящая брату силу,Должно смерть принять, могилу. Здесь утрата не страшна.Губит бог одной рукою, чтоб спасти кого другою.Что бы ни было со мною, расскажу я все сполна».Он сказал Асмат: «Пока я буду, мысль свою терзая,Речь вести, быть может, злая пытка чувств лишит меня.Ты мне грудь облей водою. Труп же видя пред собою,Плачь, стеная надо мною, плачь, могилой затеня».Стал готовиться он к речи. Расстегнулся. Наги плечи.Был как солнце, что далече, с потухающей зарей.Роза уст сверкнуть бессильна. Губы сжаты. Скорбь могильна.Вскрикнул. Слезы льют обильно. Влажный огнь бежит струей.Простонал. «Любовь! Родная! Мысль моя! Виденье рая!С древа жизни ветвь живая! Чьей ты срезана рукой?Столько раз воспламенилось, сердце, ты. Так больно билось.Как же не испепелилось до сих пор в борьбе такой!»

5. Сказ Тариэля о себе, когда он впервые сказал его Автандилу

Так даруй же мне вниманье. Я скажу повествованье,Чувства выявлю, деянья, – уж таких не будет вновь.Я не жду от той покоя, кем я брошен в пламя зноя,Ей безумен, мрак свой строя, изливаю током кровь.Знаешь ты, и всем известно, семь есть в Индии чудесной,Семь царей. Но повсеместно Фарсадану – шесть корон.Он властитель был великий, смелый, пышный, львиноликий,Вождь царей и в битве дикой предводитель воинств он.Царь седьмой, и с нравом рьяным, был отец мой, СариданомЗвался он. Пред вражьим станом не был, гибельный, вторым.Кто имел бы дерзновенье, явно ль, тайно ль, оскорбленьеНанести тому, чье зренье, как копье, пронзит и дым.Не любя уединенья, он любил охоту, пенье,Принимал судьбы решенье, не заботясь ни о чем.Но с грозой идут темноты, и к нему пришли заботы.Вопросил себя он: «Кто ты?» И сказал: «Беру мечом».В крае все храню я части от врагов и от напасти.Недруг прогнан. Тверд во власти я царю, и блеск мне дан.Так пойду же к Фарсадану, пред властительным предстану.Перед ним склонясь, я встану, новым светом осиян».Принимает он решенье. Фарсадану извещеньеШлет: «Всей Индией правленье надлежит царю, тебе.Сердцем всем и всей душою, ныне я перед тобоюГоворю: твоим слугою буду в славе и в борьбе».
Фарсадан, услыша это, полон радости привета.Слово шлет ему ответа: «Бога я благодарю.Царь ты Индии венчанный, как и я. Когда нежданныйДар мне шлешь, ты мне желанный. Молвлю брату и царю».Царством чтит его, как даром. Назначает амирбаром,Также амирспасаларом, – полководец главный то.Правя властью полноправной, царь он не самодержавный,С главным в этом лишь не равный, а в другом над ним никто.Моего отца с собою равным царь считал. ПороюМолвил: «Горд моей судьбою: где такой есть амирбар!».То в охоте беспокойной, то в войне и битве знойной,Все вдвоем четою стройной. Знак был в нем особых чар.Я – не он. Хоть благородство есть во мне мое. Но сходстваНет меж двух. И превосходство было в нем свое всегда.Был бездетен царь с царицей, хоть лучистой, грустнолицей.Оттого своей сторицей за бедой пришла беда.Горе! В час, огнем богатый, гроз готовятся раскаты.Амирбару в день проклятый был дарован я как сын.Царь сказал: «Того же рода он, что я, – одна природа.Пусть он, – в этом мне угода, – возрастет как властелин».Царь меня с царицей взяли, как свое дитя. ПечалиЯ не знал. Меня качали, пели ласковый напев.Люди мудрые учили, возвращали в царской силе.И как солнце был я или как встряхнувший гриву лев.Я к Асмат сейчас взываю. Если ложно, что вещаю,Ты скажи. Я утверждаю, что когда пяти был лет,Нежной розой я светился, льва убить не тяготился,Фарсадан уж не мрачился, что родного сына нет.Бледен. Крови в лике мало. Но Асмат рассвет мой знала,Знает, как заря блистала, расцвечая юный день.Хороша краса младая. Говорили: «Он из рая».А теперь я что? Немая мгла того, что было. Тень.Пять годов – как свет зарницы. А у царской роженицы,Дочь родилась у царицы». Юный горестно вздохнул.Грустный взор блеснул слезою. Обомлел он, взят тоскою.Грудь Асмат ему водою освежила. Отдохнул.Молвил: «Сила огневая, что горит во мне сжигая,И тогда была златая. Мой бессилеет языкВ похвалах. Пред Фарсаданом, торжествующим, румяным,Все цари – в усердьи рьяном. Многократный дар велик.От царей дары богаты. Светлой радостью объяты,Принимают их солдаты. Гости – в празднестве живом.Царь с царицей, нас лелея, смотрят вдвое веселее.Имя той скажу, что, рдея, сердце мне сожгла огнем».Имя вымолвить он тщится. Взор сверкнет, и взор затмится.Чувств лишится. Пот струится с побледневшего чела.В пытке, с этой пыткой схожей, Автандил тоскует тоже.Тот очнулся. Молвит: «Боже! Ныне смерть моя пришла.Девы, лик чей светит ало, что семи годов блистала,Что луной и солнцем стала, имя – Нэстан-Дарэджан.С нежной, с ней терпеть разлуку, как такую вынесть муку?Защитишь алмазом руку, – сердцу ж где алмаз тот дан?Так в поре своей напевной возросла она царевной.Я возрос, чтоб в бой стозевный устремить горячий взгляд.Вновь к отцу попал я в руки. В мяч играл, был ловок в луке.Силен в воинской науке. Львов сражал я, как котят.Царь воздвиг дворец. Как чара, в нем чертог из безоара,Из рубинового жара, гиацинтов вырезных.Для нее. А перед домом – садик малый с водоемом.Розы в зеркале знакомом длили пламень грез своих.Днем и ночью, пряном зное, из кадильниц в том покоеДымы синие алоэ, желтых пламеней игра.То в саду она, где тени, то на башне, в сладкой лени.В этой светлой мигов смене няня – царская сестра.Овдовевшая в Каджэти, с ней Давар. Не жестки сети.Дева в ласковом привете научается уму.В том чертоге озаренном, от других отъединенном,Дева в мире благовонном провожает день во тьму.За завесой, как из дыма золотистого, хранима,За парчой она незримо возросла, кристалл-рубин.С ней Асмат и две рабыни. Вместе игры без гордыни.Расцвела, как цвет в пустыне и как дерево долин.Мне пятнадцать лет уж было. Сердце было полно пыла.Воля царская взрастила как царевича меня.Силой лев и солнце взглядом, как взлелеян райским садом,Предавался я отрадам: стрелы, меч и бег коня.С тетивы стрела летела, – бездыханно было телоПтицы ль, зверя ли. И смело попадал я в цель мячом.Пирование без срока. Но отдельно, волей рока,Был от той, что огнеока, с светло-розовым лицом.Знают смерть и властелины. Умер мой отец. КончиныЭтой день был день кручины для верховного царя.Скорбь застыла в Фарсадане. Умер – страшный в вихрях брани.И восторг – во вражьем стане. Льва страшилися не зря.Уничтоженный судьбою, целый год я был тоскоюОмрачен, как цепкой мглою, неутешенный никем.Вдруг придворные предстали, и приказ мне царский дали:«Тариэль, не будь в печали. Уж конец рыданьям всем.Тосковали мы и боле о печальной нашей доле.Не минуешь божьей воли. Всем приходит нам конец.Траур кончен. С веком старым день приводит к новым чарам.Будь отныне амирбаром, и служи нам, как отец».Вспыхнул я, воспламенился. По отце горел, томился.Рой придворных преклонился, выводя меня из мглы.И индийские владыки до меня склонили лики,Как родители, велики, но любовны и светлы.Близ своих сажали тронов, возвещали власть законов,Чтоб служил я без уклонов, долгу весь отдав свой жар.Я упрямился, страшился заменять отца. Но длилсяСпор недолго. Подчинился. Отдал честь – как амирбар».

6. Сказ Тариэля о том, как он полюбил, когда впервые он полюбил

Подавив свои рыданья, он продлил повествованье.«В некий день, – воспоминанье жжет, ему не скрыться прочь,От забав, охоты дикой я домой пришел с владыкой.Он сказал мне, светлоликий: «На мою посмотрим дочь».Руку взял мою… Ужели не дивишься в самом деле,Что душа осталась в теле, вспоминая эти дни?Сад увидел я блестящий. Голос птиц там был журчащий.Не споет сирена слаще. Водомет струил огни.Ароматы розы сладки. Ткань над дверью. Златы складки.Те лесные куропатки, что с охоты нес с собой,Ей отдать – царя веленье. Тут мое воспламененье.Здесь начальный миг служенья. Долг, назначенный судьбой.Чтобы сердце из гранита было чем-нибудь пробито,Что найдешь? Но жало свито – адамантовым копьем.Царь, я ведал, не желая, чтоб была его златаяКем увидена, сдвигая ткань завесы, входит в дом.Я стоял в саду, пред домом, возле роз над водоемом,Сердцем отданный истомам ожидания и чар.Слышит ухо шелестенье, речь Асмат и повеленьеДать царевне приношенье, что подносит амирбар.Колыхнулась ткань волною. За завесой той дверною,Вижу, дева предо мною. В сердце мне вошло копье.И Асмат взяла добычу. Я же вспыхнул. Вечно кличу:«Жар! Горю!» Но возвеличу тем лишь рдение мое».
Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.В мрачной молвили печали: «Всех сражавши, сам сражен».Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.«Горе мне!» – его реченье. – «Сколь великое волненье!»Только вспомню, – помышленье, мысль о ней мне, как гроза.Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,Знал восторг – и скорбь в придачу: обольстит, – чтоб обмануть.Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуяОт судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,Не бежал я без оглядки, – наземь рухнул бездыхан.Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,Словно звуки провожанья, мой корабль – до дальних стран.В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.Плач – как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шеюОбнял царь рукой своею: «Сын! Хоть слово мне одно!»Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.А в молчании глубоком все муллы следили оком,Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.«Недруг рода здесь людского», – таково их было слово.Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:«На такой недуг леченья – нет. Печаль владеет им».Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.Слезы в горести бессонной льет царица. Дни – как дым.Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,Я сказал: «Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный».И в молитве вознесенной вскликнул я: «Создатель мой!Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком».Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.Я сидел. К царю послали с вестью: «Кончены печали».Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.С головою непокрытой царь стоял, в молитве – слитый.С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.Молвил: «Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле».Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.«Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной».То лицо, что было рдяно, стало ныне цвет шафрана.В сердце режущая рана, десять тысяч в нем ножей.Вот привратник в дверь вступает, к управителю взывает.«Весть какую этот знает? Тот ли мне принес вестей?»«Раб Асмат пришел». – «Зови же». – Он вошел. Подходит ближе.Поклонился низко, ниже. И посланье подает.В буквах строк – огонь влюбленный. Я читаю изумленный.В сердце я другом – зажженный. И в моем – огней полет.Возрастает удивленность. Как сумел зажечь влюбленность?И откуда непреклонность – изъясненье в строки влить?Надлежит здесь послушанье. Обвинила бы молчанье.Написал в ответ посланье, свивши слов цветную нить.Дни пришли и миновали. В сердце, знающем печали,Рденья пламени сгорали. Не ходил я в стан бойцов.Не являлся ко двору я. Принимал врачей, тоскуя.Мир, однако, жил, ликуя, дань беря моих часов.Ничего врачам не зримо. В сердце точно сумрак дыма.Чем печальное палимо, не узнал никто из них.«Кровь, – сказали, – в ней пыланье». Царь велел кровопусканьеСделать мне. Чтоб скрыть страданье, дал коснуться рук моих.Кровь пустили, капли рдели. Грустный, я лежал в постели.Раб пришел. Мол, речь о деле. – «Что такое?» – «Раб Асмат».«Приведи». А про себя я размышляю, вопрошая:«В этом всем она какая, и к чему ведет мой взгляд?»Раб вручает мне посланье. Весь исполненный пыланья,Я читаю указанье: «Нужно мне сейчас прийти».Отвечаю: «Поскорее. Час торопит. Не робея,Приходи ко мне смелее и не медли на пути».Я сказал себе: «Сомненья для чего, когда стеченьеВсех минут дает решенье? Я же царь и амирбар.Все индийцы мне подвластны. Так не буду я несчастный.Коль узнают, бурей страстной не такой зажгут пожар».От царя гонец спешащий. Вопрошает: «Как болящий?»«Кровь пустили. В настоящий час отрадней мне дышать.Я к тебе хочу явиться. Мне пристало веселиться.Лицезреньем насладиться будет радость мне опять».Ко двору пришел. «Уж боле, – царь сказал, – не будь в неволе».На конях мы едем в поле. Без колчана, без меча.Сокола летят как стрелы. Куропаток рой несмелыйВьется рябью серо-белой. И стрелки спешат, крича.Тем, что были на равнине, дома пир веселый ныне.Камень красный, камень синий многим дан, как дар, царем.И конечно уж свирели в этот день не онемели.Песнопевцы звонко пели. Шум веселия кругом.Я борьбу с самим собою вел, но взят тоской был злою.В сердце огненной волною мысль о ней и мысль о ней.Пламень – током беспокойным. Я сидел в кругу достойном.Пил. Зовут – алоэ стройным. Пировал среди друзей.Вдруг я вижу казначея. Шепчет на ухо: «Робея,И покровами белея, амирбара ждет одна,Кто-то». Скрытность восхвалил он. Я велел, чтоб проводил онВ мой покой ее. Укрыл он там ее. И ждет она.Встал. Друзья хотят прощаться. Я прошу их не стесняться,Пировать, увеселяться. «Я сейчас вернусь сюда».Раб стоял в дверях на страже. Трепеща, как пойман в краже,Я вхожу, и в сердце даже не могу унять стыда.Женский призрак, как виденье. Изъявляет знак почтенья.Говорит: «Благословенье тем, кто может быть с тобой».Я дивлюсь на восклицанье. «Нет уменья в ней и знанья,Как любовное признанье скромно выразить душой».Говорит: «Изнемогая от стыда, пришла сюда я.Мыслишь – мысль во мне есть злая. Но пришел сюда, спеша.Уповаю я и верю, что простишь стыда потерю.Этим спехом – счастье мерю. Успокоилась душа».Говорит: «Мое реченье ты прими без подозренья.Исполняю повеленье – той, в чьем сердце страх тебя.Госпожи моей желанье, вот откуда то дерзанье.Принесла тебе посланье. Слово скажет за себя».

7. Первое послание, которое Нэстан-Дарэджан написала своему возлюбленному

Я взглянул. Прочел посланье от нее, к кому пыланье.Луч писал слова-сиянья: «Лев! Ты ранен. Рану скрой.Я твоя. Не гасни в мленье. Ненавижу расслабленье.Пусть Асмат мои реченья повторит перед тобой.Тоскованье, помиранье, это ль страсть, любви деянья?Лучше – той, к кому пыланье, мощь свершения яви.С Кхатаэти ждем мы дани. А они, таясь в обманеИ в зловольи, ищут брани. Эту дерзость оборви.Еще прежде помышленье мне внушало обрученье.Не нашла для говоренья я минуты до сего.Словно насмерть пораженным и ума совсем лишенным,Зрела я тебя взметенным. Зол недуг. Срази его.В путь же. В бранные забавы. Да узнают их кхатавы.И вернись в сияньи славы. Это лучше, говорю.Так не плачь. Чтоб не снежила влага – роз. От солнца – сила.Посмотри, я обратила ночь темнот твоих в зарю».

8. Первое послание, которое написал Тариэль своей возлюбленной

Сам я видел эти строки. И ответ, не медля в сроке,Написал: «О, свет высокий, проницавший синеву.Лунноликое свеченье. Лишь тебя хочу в горенье».Был я точно в сновиденьи. И не верил, что живу.Я сказал Асмат: «На это больше нет сейчас ответа.Молви ей: «Ты солнце лета. Ты взошла, и светел я.Мертвый, знаю воскресенье. В чем бы ни было служенье,Позабыв изнеможенье, я служу. В том жизнь моя».Говорит Асмат: «Сказала мне она: «В том смысла мало,Чтобы весть о том блуждала. Пусть не знают ничего.Любит пусть тебя для виду, не вменяя то в обиду.Он придет, к нему я выйду, встречу должно я его».Я внимал словам совета. Мне казалось мудрым это.Та, что солнечного света не пускала в свой покой,Возникать не давши следу, даровала мне победу,И дозволила беседу с лучезарною, собой.Дал Асмат я в награжденье драгоценные каменья.Кубок злат. Ее реченье: «Нет. Мне пышный выбор дан.Но промолвлю без пристрастья: уж имею я запястья.Лишь одно кольцо для счастья я беру, как талисман».Дева вышла. Свет со мною. И не ранено стрелоюСердце. С мукой огневою суждено расстаться мне.Стих пожар. Я вновь с друзьями. Наделяю их дарами.Смех, вино и шутка с нами. Ликование вдвойне.

9. Сказ о том, как Тариэль написал послание и отправил человека к кхатавам

Человека в Кхатаэти я послал, и строки этиНачертал я: «В ярком свете царь индийский вознесен.Власть дана ему от бога. Верный – сыт с ним. А дорогаНепокорных – знать, как строго покарать умеет он.Брат и царь, внемли веленье. Да не знаем огорченья.Приходи без промедленья. Не придешь, так мы придем.И прибудем не украдкой. Тот удел не будет сладкийДля тебя. Вот зов наш краткий. В теле кровь щади своем».Вестник отбыл. Я душою снова с радостью живою.Нестерпимою струею уж не жег огонь меня.Еще радостей немало мне тогда судьба давала.А теперь тоска опала. Глянет зверь, уйдет, кляня.В мыслях было дерзновенье. Применял я мощь смиренья.Но великой жажды тленье отравляло радость мне.Я с друзьями веселился. Но не раз тоской затмился.Против рока возмутился не однажды в тишине.Как-то под вечер сижу я. Мысль о ней, меня волнуя,Нежно жжет меня. Не сплю я. Ночь в любви светлее дня.Вдруг привратник шепчет что-то. В нем и радость и забота.Возвещает – раб там. Кто-то с тайной вестью до меня.Раб Асмат. Она писала, что прийти повелевалаТа владычица, чье жало жгло мне сердце лезвием.Вмиг сняла с меня оковы. Свет ниспал во мрак суровый.И объятый жизнью новой я пошел своим путем.В сад вхожу. Уединенье. В сердце чувствую стесненье.И Асмат мне в утешенье, улыбаясь, говорит:«Вот, смягчила я угрозу. В сердце вынула занозу.Подойди, увидишь розу. Не увядшая горит».Под волшебным балдахином, где огонь шел по рубинам,С ликом прелести единым, восседала там она.Словно вышнее светило. Очи черны, как чернила.На меня свой взор стремила, лучезарна, как весна.Зачарованный, стоял я. Слова ласкового ждал я.И увы, не услыхал я от прекрасной ничего.Вот к Асмат она блеснула. Та мне на ухо шепнула:«Уходи!». Душа вздохнула. Пламя было вновь мертво.За Асмат иду, вздыхая. Скрыла все завеса злая.И судьбу я обвиняя, молвил: «Вспыхнул в сердце свет.Было нежное стремленье. И вдвойне опустошеньеВ этой муке разлученья. Больше радости мне нет».Через сад идем мы двое. Слово мне Асмат такое:«Не печалься, будь в покое. Для тревоги дверь закрой.И открой для ликованья. Застыдилась, и молчаньеБыло скрытое признанье. Оттого была такой».Я сказал: «Сестра, мятежен мрак души. Бальзам твой нежен.Чтоб я не был безнадежен, часто вести посылай.И не делай перерыва. Сердце будет тем счастливо.Лишь водой живится ива. Влагу жизни не скрывай».На коня вскочил, и еду. Скорбь – за мной, как бы по следу.Слезы празднуют победу. Я в постель, и нет мне сна.Был как цвет я на долине. Был в кристалле и рубине.Стали щеки густо-сини. Ночь – желанна лишь она.Вот пришли из Кхатаэти. Я уж думал об ответе.Были дерзки люди эти. Принесли ответ такой:«Не трусливы мы сердцами. Мы за крепкими стенами.Царь твой вздумал править нами? Иль он властен надо мной?»