Иллья не носила даже серег, и Синчи сразу же заметил это, когда она на мгновение повернула голову: коротко остриженные волосы взметнулись от порыва ветра, обнажив маленькое девичье ухо. Синчи невольно вздохнул с облегчением. Серьги были украшением инков, указывали на принадлежность к людям чуждой для него касты, подчас грозным, иногда странным, непонятным, но главное — к чужим. Правда, кураки, потомки родовых царьков, тоже носят серьги, но ведь они гораздо ближе к инкам, чем к простому народу.

Иллья недовольно надула губы, услышав грубую шутку одного из солдат, и чуть отпрянула в сторону («Шея у нее как… как стебель кактуса, что растет на безводных вершинах», — отметил про себя Синчи), готовая отвернуться, когда ее мимолетный взгляд вдруг упал на часки. Удивление, испуг, тревога отразились на ее лице, но во взгляде засветилась искренняя радость. Глаза Илльи на мгновение вспыхнули, но она тотчас же опустила ресницы.

«У нее глаза словно… звезды», — снова подумал Синчи и, пораженный подобным сравнением, невольно устремил взгляд вверх. На голубой глади небес не видно было ни единой тучки. Лишь за далекие отроги Уарочиро зацепилось два-три рваных облачка.

И тогда Синчи крикнул, точно кто-то подсказал ему именно эти слова:

— Через год, на празднике Райми, я выберу себе жену!

Иллья не ответила, даже не подняла глаз, но Синчи заметил, что ее ресницы тревожно дрогнули. А может быть… может быть, они затрепетали от радости?

Какой-то солдат засмеялся, другой хлопнул товарища по плечу, и этим все кончилось. Синчи зашагал вперед, не торопясь, машинально повторяя только что произнесенные слова. Словно запоминал на ходу трудное и длинное послание.

— Через год, на празднике Райми, я выберу себе жену… Через год, на празднике Райми, я выберу себе жену.

Солнце скрылось за вершинами гор. Сегодня они не были закрыты тучами и на фоне голубого неба вырисовывались особенно ясно. Какое-то мгновение казалось, что над их темными силуэтами запылал золотой ореол.

Часка, яркая вечерняя и утренняя звезда, высоко почитаемая наряду с Солнцем и Луной, уже сияла на западе.

Громадный зверь приоткрыл глаза. Он продолжал лежать неподвижно, и его чутко настороженные уши не дрогнули. Только ноздри жадно вдохнули наплывающие из долины запахи.

Зверь лежал на уступе скалы, столь же черном, как и он сам. Щели полузакрытых глаз горели зеленым огнем. Могучие мышцы незаметно напряглись.

Его хорошо знали во всей округе. Пастухи называли его «капак-тити» — могучий хищник, украдкой поговаривая о том, что, может, сам Супай вселился в этого ягуара. Ведь и масти он был необычайно редкой, абсолютно черный, и гораздо крупнее других зверей этой породы. К тому же дерзость его превосходила все границы: он нападал на стада прямо на глазах у людей, не обращая внимания ни на их крики, ни на пылающие головни и дротики, летевшие в его сторону. А сильную собаку он умел прикончить одним ударом лапы, словно назойливую муху.

По долинам уже ползли тревожные слухи о том, что черный ягуар врывается в дома, что он похитил ребенка в семье рыбака над Чирой и что девушка, отправившаяся за смолистыми ветками карликовых кипарисов, бесследно исчезла в горах.

Большой зверь был полновластным хозяином обширного нагорья, где люди боялись показаться и откуда уже давно угнали свои стада. У ягуара не было здесь достойных соперников.

В горы случайно забредали оцелоты, или круглоухие кровожадные, словно ласка, маргаи, но, едва заметив громадную черную тень, они тотчас же убирались восвояси. Ягуар, поднимись он на задние лапы, оказался бы на две головы выше рослого мужчины.

Воздух, словно ему передалось спокойствие горных вершин, был абсолютно неподвижен, чист и, казалось, приобрел упругость. Звуки разносились далеко, а запахи утратили свою остроту.

Трава иру-ичу, любимое лакомство гуанако и вигоней, уже полегшая под солнцем, не шелестела; недвижимы были заросли низкого кустарника возле скалы, на которой лежал зверь. Даже въедливый, забивающий все остальные запах карликовых кипарисов, густо покрывавших плоскогорье, казался сегодня менее острым, и его словно прибило к земле. В сгущавшихся сумерках белели цветы огромных столбчатых кактусов.

Слабый звук, который мог уловить лишь слух владыки этих мест, донесся снизу, из извилистого, не очень глубокого ущелья, сбегавшего к главной долине. Словно по расщелине прошуршал маленький камешек или что-то мягкое прошлось по корням деревьев и по валунам. Потом долетел уже иной, более отчетливый и близкий звук: это хрустнул придавленный чьей-то тяжестью сухой стебель травы, зашуршали, словно тронутые порывом ветра, кусты. Но ветра не было. И вот наконец ягуар уловил запах, острый и отчетливый. Хвост хищника дернулся в змеином движении, забил по скале. Подобрались готовые к прыжку лапы, под шкурой напряглись стальные клубки мускулов. Обнажившись, блеснули огромные белые клыки. А глаза потухли, превратившись в еле заметные щели, — зверь словно боялся, что их блеск способен выдать его.