Погост (сборник рассказов)

Аннотация

Вместо аннотации Ну вот, решилась. Когда-то меня просили перевести «extra» с сайта Д. Джонс, но я переводила только то, что касалось серии о Чарли («Бонус #3, 5: Проблема с Чарли», «Мерцание» и «Свечение»). На самом деле там не так уж много, но я почему-то думала, что, окромя упомянутых трех кусочков, имеющих отношение к Чарли, остальные как-то связаны со второй серией Даринды, и даже не удосуживалась прочитать. А оказалось, что там хоть и маленький, но целый кладезь. Настроение, красота, образы – великолепное многообразие. Обалденные штрихи к портрету автора. Проникновенно, неожиданно, прекрасно в лучшем смысле слова. «Выступаю» соло и очень надеюсь, что сумею передать хотя бы сотую часть ее таланта. Если получится, то ценители ее слова оценят, уж простите за тавтологию)). Самое главное: то, что вы увидите в «Погосте», никогда не будет напечатано (с).

С сайта автора: Мы создали «Погост» для бездомных историй. Тех, что никогда не опубликуют, никогда не прочтут. Тех, что обречены на безмолвную вечность, словно призраки в заброшенном доме, в котором без призраков никак (круто завернула, а?). Рассказы здесь будут появляться тогда, когда вы меньше всего этого ожидаете. Так что заходите, обновляйтесь и приятного чтения! (с)

 

Содержание: Аферист В оглушительной тишине Как-то раз под Рождество… Преемник Пустая белая девочка Пыльная буря Скорее, Энни!

Даринда Джонс Погост Неизданные рассказы Перевод – Euphony. Обложка – Solitary-angel. С сайта автора: Мы создали «Погост» для бездомных историй. Тех, что никогда не опубликуют, никогда не прочтут. Тех, что обречены на безмолвную вечность, словно призраки в заброшенном доме, в котором без призраков никак (круто завернула, а?). Рассказы здесь будут появляться тогда, когда вы меньше всего этого ожидаете. Так что заходите, обновляйтесь и приятного чтения! Преемник Я все пытался понять, не пудрит ли эта барышня мне мозги. Она стояла рядом и методично стряхивала пепел с зажженного конца сигареты. Рыжие волосы, ломкие от краски и пьянства, обрамляли сильно накрашенное лицо. Фонарь над нами еле-еле светил, но мне и так было видно, что она не шутит. А из-за этого я начинал сомневаться, стоило ли выходить на перекур из ресторана, где я ужинал с друзьями. Подавив вспышку тревоги, я стряхнул пепел со своей сигареты. Прикинулся, будто мне по фиг, и спросил: - Без шуток? Твоя мать была серийной убийцей? - Ну почему «была»? – Уголки ярко накрашенных губ приподнялись. Глубоко затянувшись напоследок, барышня бросила окурок и потушила носком туфли на высоченной шпильке. Причем так втирала его в асфальт, будто хотела кого-нибудь убить. – Она была, есть и будет серийной убийцей. По крайней мере до полуночи следующего вторника, если провалится последняя апелляция. Наконец до меня дошло: - Вот дерьмо! Так твоя мать – Мэри-Энн Годфри? - Единственная и неповторимая. Теперь понятно, откуда пристрастие к алкоголю. Я тяжело сглотнул. Ночь стояла тихая, поэтому барышня, естественно, услышала. От кирпичных стен эхом отразился ее смех. - Не переживай, - сказала она таким тоном, будто ей вдруг стало меня жаль, - мама меня семейному делу не учила. Она подалась ближе, пожала худенькими плечиками и положила руку мне на бицепс. От теплого прикосновения мышцы напряглись, с головой выдавая горячий интерес, струящийся по моим венам. Я не из тех, кто смотрит в зубы дареному коню, поэтому легко коснулся пальцем ее щеки: - Странно, что мы вот так встретились. - С чего вдруг? – промурлыкала барышня. - Мой отец тоже был серийным убийцей. Она перестала улыбаться, как только заметила у меня в руке нож. - И он научил меня всему. Скорее, Энни! I Я так долго сплю, что все, наверное, обо мне забыли. Но никто не виноват. Я изменилась. Медсестра Сара говорит, я стала женщиной. Когда-то у меня были голубые глаза и светлые волосы, спадавшие локонами на спину. Теперь все иначе. Волосы у меня каштановые, причем не самые симпатичные. Короткие, спутанные и жирные. Думаю, на затылке и вовсе появилась залысина от долгих лет забытья. Волосам дали немного отрасти, потому что все ждали, когда я открою глаза. Ждали того дня, когда все смогут порадоваться хорошо проделанной работе, ладно составленным молитвам и не зря потраченным надеждам. Того самого прекрасного, удивительного дня, когда мрак даст трещину, наполнится светом и все будет замечательно. Но этот день так и не наступил. Поэтому мы все еще ждем. Скорее, Энни. Сорви замок и открой ворота. II Иногда мне хочется побыть хитрой и смелой. В такие дни я выхожу за рамки. Бросаю это тело, эту постель, эту палату и ухожу. Наблюдаю. Становлюсь призрачным соглядатаем. Незаметно сую нос в чужие дела. Я видела, как сегодня живут люди. Вот откуда я знаю, как выгляжу. Вот как я узнала, что мне постригли волосы. Будь Энни здесь, она бы не позволила меня остричь. III На нас были легкие шорты и мешковатые футболки. Мы бегали босиком по мокрым газонам. Ели мороженое под солнцем (сладкие капли стекали по палочкам прямо на руки) и целовались с мальчиком за сараем. Крали из бабушкиного буфета печенье с помадкой и кормили муравьев. Ездили на папином «олдсмобиле». С гаражной дверью приходилось повозиться, но мы всегда справлялись на ура. Смеялись над глупыми шутками так, что болели щеки и животы, но мы терпели и все равно смеялись. Скорее, Энни. Пожалуйста, скорее. IV Как правило, я не выхожу из местных коридоров. Остаюсь со стерильными людьми и серебристыми инструментами. Но иногда набираюсь храбрости и ухожу дальше. Чаще всего – повидаться с Энни. У нее теплая улыбка и такой удивительный смех – волшебный, мистический! – что меня забрасывает в чудесные времена. Свет ее глаз манит. А душу украшает изумительное согревающее, а не обжигающее пламя. Но порой ее сложно отыскать. Она словно ускользает, а я блуждаю в тумане и отчаянно стараюсь найти под ногами опору, чтобы не подниматься выше облаков. Все путешествия за пределы этих стен заканчиваются на поле. Оно огромное и зеленое. А зеленое я вижу редко. Там лежат четыре камня в ряд. На трех что-то написано, а на четвертом пусто. Мне интересно, что это за надписи, потому что я всегда засыпаю до того, как успеваю их прочесть. V Мы бегали на пшеничное поле, играли в индейцев и ковбоев и спали в тени под навесом. Рисовали «классики» на тротуаре и играли в выбивного по колено в грязи. Пахли дыней, кукурузными палочками и земляничным шампунем. Менялись босоножками и шнурками, вплетали в волосы цветы, чтобы они грелись под солнцем, и наслаждались в дикую жару ароматом недолговечных духов. Одинаково одевались и смеялись, когда папа не мог нас различить. Морщили носы, думая, какой он все-таки глупый! Купались в воде с детским маслом и маминой душистой пеной и клялись хранить секреты друг друга до того самого дня, когда вместе умрем. VI В субботу мы плавали на лодке. Папа с мамой были в солнцезащитных очках и улыбались друг другу, как влюбленные школьники. Нас с Энни назначили капитанами и поделили между нами обязанности и награды за работу. Но когда поднялся ветер и рассердились волны, мы спрятались под сиденьями и лежали там в обнимку. А Энни плакала. Капитаны из нас вышли не очень – мы бросили свои обязанности при первых же признаках опасности. Помню, как не могла понять, почему Энни плачет. Она всегда была смелой. Всегда бросала вызов ветру. Может быть, все дело в том, что ветер оказался предателем. Швырнул этот вызов ей в лицо, да так сильно, что выбил почву из-под ног, лишил храбрости и ранил душу. Меня не пугал ветер. Не пугали волны. Не пугала шатающаяся лодка, которая могла в любой момент разбиться. Меня пугала Энни. VII Миссис Тиббс из соседней палаты слегка с приветом. У нее жиденькие волосы и острые ногти. Когда она ездит на инвалидном кресле по коридору, то нарочно сбивает все на своем пути, а потом старается укатить подобру-поздорову, пока ее не поймает санитар. Когда он ее все-таки ловит (а он всегда ее ловит), она кричит и дерется, и ему приходится привязывать ее к коляске. А она все кричит, кусается и ругается на чем свет стоит. Благодаря ей я и выучила самые цветистые ругательства. До встречи с миссис Тиббс я понятия не имела, что санитар может быть хуже змеиного пениса. VIII Энни слизывала кровь с царапин синим от конфет языком. Я часто спрашиваю себя, слизала бы я сейчас свою кровь, если бы могла? Становилась ли от этого Энни каким-то образом сильнее, храбрее? Может быть, медный вкус собственной крови как-то давал ей почувствовать на вкус саму жизнь? Ей не пришлось столкнуться с местным безразличием. С духотой и серыми стенами. И я рада. Ей бы здесь не понравилось. Там, где Энни, должно пахнуть цветами. Бог бросил свет к ее ногам, и этот свет танцевал у нее в волосах, искрился в глубине глаз. Она бы превратила спертый воздух, навеки пропитавший эти коридоры, в разноцветных бабочек. И мы бы с хохотом гонялись за ними, приводя санитаров в бешенство. Это уж точно. IX Очень недолго здесь работал молодой человек. Я так и не узнала, как его зовут. Он вечно шептал мне что-то на ухо и гладил по животу. Я очень старалась прорваться сквозь марево, услышать, понять, что он говорит. Теплыми губами он целовал мои веки и сжимал пальцы на ногах. Его слова тонули в темном забвении, а он раздвигал мне ноги и сильной рукой забирался под сорочку, чтобы проверить торчавшие во мне трубки. Прохладные пальцы ласково и успокаивающе гладили проколотую кожу. Я его немножечко любила. X Мы ели арбуз и мороженое, пока не слиплись пальцы. А потом пили растворимые фруктовые напитки через закрученные соломинки. Красили ногти на ногах розовым лаком и завязывали на запястьях бархатные ленточки. Ловили в банки кузнечиков и принцев-лягушек, когда шел дождь. В праздничной обуви прыгали через скакалку и в одних носках лазали по деревьям. Держась за руки, бегали по зеленым лугам и полям с подсолнухами. И никогда даже не задумывались о том, что может быть дальше – между «прямо сейчас» и следующей долей секунды. XI Мистер Спанкмайер из восемнадцатой палаты храпит. Очень смешно храпит. Вдохи у него нормальные, но на выдохе изо рта вырываются звуки почище лошадиного ржания. Зуб даю, он классно изображает отрыжку. Иногда он шаркает мимо моей палаты, и мне нравится, как он пахнет. После него в воздухе витает запах мятных сливок и мыла на оливковом масле. Иногда он заходит и разговаривает со мной, пока его не выгоняют медсестры. Вечно твердит мне завязывать с ленью и подмигивает. Молочного цвета бледные руки всегда дрожат, а серые глаза хитро мерцают. Честное слово, мне кажется, он знает. Знает, что я крадусь по коридорам, прячусь по углам. Но никому не скажет. XII Было так много воды! Сначала синяя, потом зеленая и коричневая. Вода нас укрыла и потянула вниз. Мы дергались, пинались и кричали, только бы выбраться. Махали руками, царапались, извивались, боролись, просили и умоляли, только бы выбраться. Вода велела нам дышать, и мы приняли ее за воздух, но он оказался холодным, густым и удушливым. А потом нас настигли тишина и покой. И не надо было ниоткуда выбираться. Все стало ясным и четким. Мы с Энни смотрели друг на друга и смеялись, осознав нечто новое и удивляясь простоте этой новизны. А потом меня забрали. Оторвали. Жестоко, грубо и больно. Каждый раз, когда на меня давили, было больно. Мне раздавливали грудь. Вынуждали вернуться туда, куда возвращаться не было нужды. Скорее, Энни. Отопри замок и открой ворота. XIII Медсестра Сара хорошая. Меняя мне постель, она всегда разговаривает. Рассказывает все свои секреты и просит у меня совета. Я с радостью даю ей советы и часто думаю, прислушивается ли она к ним. Признаться честно, я мало что знаю о мужчинах, и уж тем более о том, как их одомашнить. Но Саре, похоже, мужчины нравятся. Только о них она и говорит. А еще говорит, что я красивая, и если проснусь, то получу любого, какого захочу. Спасибо, конечно, но я все-таки подожду Энни. Наверняка она скоро появится. Как-то раз под Рождество… Шестилетняя Калли Данн услышала какой-то звук. Конечно, всякие звуки в канун Рождества – обычная история, но этот был особенным. Со смыслом. Калли считала себя благоразумной и практичной девочкой, способной исследовать все необычное. Давным-давно, еще в пять лет, она перестала верить в детские сказочки о феях и драконах. И в глупые рассказы о толстом дядечке, который по доброте душевной в ночь под Рождество приносит деткам подарки. Поэтому, само собой, решила провести расследование. Выскочив из постели, Калли взобралась на подоконник и выглянула в непроглядную темную ночь. То есть ночь была бы непроглядной и темной, не будь ее дом освещен, как маяк для усталых путников. Нет, Калли жила вовсе не в гостинице. Ее спальня находилась в угловой пристройке к дому, где сейчас спали родители, не самые богатые люди на свете. Имелась у них одна пагубная склонность – халатное отношение к покупкам в интернете, отчего они становились легкими мишенями для преступников, занимавшихся кражей личности. Так или иначе, из окна Калли видела дымоход и крошечный кусочек крыши. Если очень хорошо присмотреться. И вот, присмотревшись, она увидела его. Человека в красном костюме. Которого все зовут Санта Клаусом. Кстати говоря, Калли как раз недавно начала выяснять, откуда у него такое имя. Поначалу ее привлек религиозный символизм, но в процессе находились все новые и новые захватывающие намеки на язычество. Закатив глаза, она стала смотреть, как он возится на крыше. Ростом приблизительно с папу. Калли очень надеялась, что он не свалится на землю. Страховка у них не очень и вряд ли покроет лечение серьезного заболевания или травм. Уже собираясь возвращаться в постель, она спрыгнула с подоконника и вдруг увидела папу. Он стоял, прислонившись к комоду, который, по мнению Калли, сделали под влиянием постмодернизма с вкраплениями отголосков культуры майя, которые невозможно было не узнать в резьбе. Папа сложил на груди руки, а в уголках его губ играла лукавая улыбка. - Увидела что-то интересное? – спросил он. У Калли отвисла челюсть. Кое-как вернув ее на место, она помчалась обратно к окну и огромными глазами уставилась на мужчину в красном костюме. Взвалив на плечо тяжелый мешок, он вразвалочку шел по крыше, пока не скрылся из виду. Глянув на потолок, Калли прислушалась к звукам шагов. А потом послышался голос, отдававший приказы северным оленям и называвший каждого из них по имени. По крыше застучали копыта, скрипнули полозья саней, и воцарилась тишина. Широко улыбаясь, папа присел рядом с Калли. Она посмотрела на него и ошеломленно поморгала. Оглянулась на окно и снова уставилась на папу: - Кажется, нас только что ограбили. Аферист - И почему мы на него охотимся? Это ведь не совсем входит в наши обязанности, – сказала я и с любопытством покосилась на бывалого детектива за рулем. - Потому что он аферист! – слегка переигрывая, отозвался тот. У детектива Мэннинга терпение гремучей змеи, но в участке его уважают, а мне повезло работать под его началом. – Ходит, видите ли, по свету и лечит приматов направо и налево. - А это плохо? - Шутишь, что ли? Он вручную переключил «мерседес» на четвертую скорость. И совершенно зря – «мерс» и сам бы переключился, причем легче, чем нож проходит сквозь масло. Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку, и поудобнее умостилась на мягком сиденье. Машины – это класс. Тут уж надо отдать людям должное. - Нельзя просто так лечить приматов, - продолжал детектив. – Существует протокол. Нужно заполнить определенные документы, повидаться с определенными людьми. «Приматы» – оскорбительное название, имеющее отношение к человеческой эволюции. Таким, как Мэннинг, нравится думать, что люди стоят классом ниже. Мне кажется, эту идею позаимствовали из какого-то фильма. - Прежде всего нужно подать запрос. И сделать это может сам индивидуум, родственник, друг, даже какой-то незнакомец, приросший к креслу, поедающий чипсы и сутками пялящийся в телик в ожидании очередной молитвы от очередного примата. Лично мне нравится смотреть фильмы. - После этого составляется акт, который пересылают в Агентство, где рассматривают каждый конкретный случай и, если нужно, проводят расследование. Вот в этом и заключалась наша работа – расследовать спорные случаи. - И только если Совет одобрит присланный акт, - наставительно вещал детектив Мэннинг, ткнув в воздух пальцем, - он попадает на стол к Боссу. Клянусь, будь он человеком, то был бы политиком. - Представляешь, что будет, если каждый ангел Сверху станет расхаживать по земле и лечить людей только потому, что ему так заблагорассудилось? - На земле будут жить здоровые люди? - Воцарится хаос! Беспредел!!! – Он тряхнул кулаком над головой, и я заметила пистолет в кобуре. - Ясно. Агентство и мне выдало пистолет. Понятия не имею зачем. - Нельзя исцелять приматов за красивые глаза. Они должны попросить об исцелении. О чуде. Чудеса не должны падать с неба, как хоккейный шайбы. - Хоккейные шайбы? - Тебя хоть чему-нибудь научили на подготовительных курсах? - Ну да, только мы в основном изучали методики расследования спорных случаев. Занятия по основам выслеживания посланников господних начинались летом, так что… Судя по всему, моя попытка отшутиться не произвела на детектива Мэннинга никакого впечатления. Он вздохнул, покачал головой и обеими руками вцепился в руль, полный решимости изловить слетевшего с нарезки посланника бога. *** ДЕЛО №13407 - Красивые такие огоньки. Прямо вокруг меня летали. Миссис Летти Холмс. Восемьдесят семь лет. Последние восемь страдала болезнью Альцгеймера в тяжелой стадии. Внезапно излечилась. Именно таких бабушек хотят человеческие дети, а взрослые бросают в одиночестве, погрязнув в делах и повседневности. - И мне было очень тепло. – Ее глаза наполнились влагой, отчего казались ярче, чем на самом деле. - Да, мэм. То же самое нам говорили и другие, - как всегда, нетерпеливо отозвался детектив Мэннинг, водя пальцем по своему блокноту. – Вот. Мистер Мэттью Донован. По его словам, ему было тепло. Так тепло, словно сам Господь улыбнулся ему с небес. - Да-да! Именно так! – Восторг миссис Холмс меня покорил. А еще я никогда в жизни не видела таких голубых волос. – Видите ли, я мало что помню за последние несколько лет. Когда-то она пекла для внуков булочки с повидлом. Один из них стал врачом и занимается разработкой лекарств от болезни Альцгеймера. Но миссис Холмс об этом еще не знает. - И это все? Больше вы мне ничего рассказать не можете? – Пристально глядя на нее, Мэннинг постучал ручкой по блокноту. – Вы видели что-нибудь еще? - Нет, сэр. Мне ужасно жаль. – Вдруг она сдвинула брови и склонила голову набок. – Повторите, пожалуйста, из какого вы агентства? Детектив изобразил тщательно отрепетированную улыбку: - Всего доброго, мэм, - развернулся и свалил на меня необходимость нормально попрощаться. Его походка, как и все остальное, была торопливой и нетерпеливой. Пришлось побегать, чтобы его догнать. - Что теперь? - Мы уже близко. Нутром чую. – Ему пришлось притормозить, когда появились двое мужчин в инвалидных креслах, которые со скоростью холодной карамели катились к холодильнику с мороженым. От едва сдерживаемой энергии Мэннинга потрескивал воздух. - Черт бы побрал этих наглых ангелов! Неужто они всерьез думают, что могут так запросто слоняться по онкологическому отделению и без всяких последствий исцелять кого попало? А на следующий день тыкать пальчиком в кирпич жилого здания, спасать сотни жизней от пожара, и ничего им за это не будет? – Он помолчал и оглянулся на меня. – Или ходить по местам скопищ этих жалких приматов, давать им надежду и уходить подобру-поздорову? – Детектив ухмыльнулся самому себе. – Гордыня сослужит им плохую службу. Нельзя прыгнуть через голову Босса. Двое в инвалидных креслах привлекли мое внимание. - Привет, - заговорщицки прошептал один из них, - а давай сходим к тележке медсестры и перепутаем пилюльки! Я с трудом подавила рвущийся наружу смех и посмотрела на детектива: - Я всегда думала, что у ангелов нет чувств. Он бросил на меня быстрый, но красноречивый взгляд: - Еще как есть. Посмотри им в глаза и увидишь тревогу, вечную смуту. Им разрешено… выполнять ограниченное количество поручений. А они хотят большего. Хотят делать намного больше. И у некоторых из них развивается сочувствие. Между двумя мужчинами наконец образовалось пространство, и мне снова пришлось бежать за Мэннингом. - Человеческие эмоции опасны, - продолжал он. – Некоторые сильнее других. Любовь, например. Самая ужасная из них. Она проникает во все, что ее окружает. Иногда, попав в такую среду, ангел может заразиться. Любовь его поглощает, и ему становится не все равно. *** ДЕЛО №13416 - Я его видела. Эми Коуэн. Больница святого Иуды. Пять лет. Под кроватью держит хрустального слоника в коробке для еды на вынос из китайского ресторанчика. Детектив Мэннинг просиял: - Видела? - Конечно. Мы все видели. – На ней розовая больничная сорочка со слониками. Медсестры специально заказали такие для нее. Мэннинг подозрительно уставился на девочку: - Другие дети говорят, что ничего не видели. - Всё они видели. – В огромных глазах мерцала решительность, несвойственная пятилетнему ребенку. – Просто не помнят. - Он тебе что-то говорил? - Не словами. Тут и я попалась: - Он разговаривал с тобой мысленно? - Нет, глупенькая. Тогда бы я его не услышала. Он говорил прямо у меня в голове. На этот раз мне не удалось с собой справиться – я тихонько рассмеялась: - Ну конечно. Мэннинг откашлялся и наградил меня гневным взглядом, перед тем как опять повернуться к маленькой фее, сидевшей по-турецки на кровати среди множества детских рисунков. Эми нарисовала по одному для каждого члена семьи, чтобы они ее не забыли. - И что же он тебе говорил? Она рассмеялась и прикрыла ладошкой рот. Смех танцевал в воздухе, искрился и озарял палату. - Я не могу вам рассказать. Это секрет. - Послушай, малышка, - процедил Мэннинг, шагнув ближе, - мы его друзья, и он сказал нам спросить у тебя, где его искать. Он ведь говорил тебе, куда пойдет? Вот интересно, является ли ложь неотъемлемой частью нашей работы? - Прямо так и сказал? – недоверчиво спросила Эми. Детектив запустил пятерню в волосы. - Да, прямо так и сказал. - У вас болит голова? - Видишь ли, солнышко, мы тут немножечко спешим. - А знаете, - начала девочка, подняв пальчик, - это же может быть злокачественная опухоль головного мозга. Лишившись дара речи, детектив Мэннинг молча уставился на Эми. Я едва не рассмеялась. Ну еще бы! Бывалый следователь, похоже, встретил равного по силе соперника! - Точно вам говорю! А если так, даю вам шесть недель, не больше. На этот раз пришлось покашлять, чтобы скрыть смех. С этой девчушкой на небесах стало бы куда веселее. Она пожала плечами, явно больше не собираясь предупреждать вредного детектива о грозящей опасности: - А почему вы так спешите? - Потому что нам надо его пойм… догнать. У меня для него очень важные сведения. Эми помолчала, словно пыталась понять, врет ей этот большой вредина или нет. Вот только он был взрослым, а Эми учили взрослым доверять. Даже если они ранят ее нежную кожу и маленькие ручки иголками и страшными блестящими инструментами. - Вам не надо спешить, - сдалась наконец она. – Он здесь. - Здесь? – переспросил Мэннинг, не веря собственным ушам. – То есть в этом здании? - Ага. Он ждет Тимоти. Пока я варилась в изумлении от храбрости человека размером с булавку, детектив торопливо просмотрел записи о пациентах больницы. - Не вижу никакого Тимоти. Эми закатила глаза: - Был бы Тимоти здесь, его бы не пришлось ждать. Мэннинг снова просиял: - И то правда. Значит, его везут сюда? - Нет. Детектив отчаянно всплеснул руками, и по палате разлетелись бумажки. Эми рассмеялась и попыталась поймать одну из них. Я улыбнулась. С детьми весело. - Эми, ты же только что сказала, что… - Он уже здесь. Только что привезли. – Комната опять заискрилась. – Вот врачи удивятся, когда он очнется! Еще до того, как Эми закончила говорить, детектив Мэннинг выскочил из палаты. А мне опять пришлось побегать. Пока мы бежали к отделению «скорой помощи», я краем глаза увидела, как Эми мчится по широкому коридору и исчезает за большой металлической дверью, над которой ярко горел знак «Выход». В тот самый миг мы услышали яростный рев вертолета, взрезающего воздух лопастями винта. Мэннинг глянул на меня со всезнающей ухмылкой, распахнул дверь на ближайшую лестницу и помчался вниз через три ступеньки за раз. Мы спустились на последнюю ступеньку как раз в тот момент, когда вертолет, завершив свою миссию, поднимался в воздух. И впервые в жизни через стеклянную дверь я наконец мельком увидела ангела. Настоящего небожителя. Величественное создание. Посланника Господа Бога. Мне представлялись длинные развевающиеся одежды, белые, как сама невинность, ослепительно яркие, как самый священный из огней. Но когда двери сдвинулись в сторону, я увидела заправленную в свободные синие джинсы белую футболку и ковбойские ботинки. А потом он повернулся к нам. Даже в джинсах он был сногсшибательным. Высокий, широкоплечий, с древним мечом, висевшим сбоку. Он был воином. Великолепным, совершенным существом, в чьем мизинце больше силы, чем во мне с ног до головы. И он ждал. Увидев нас, Эми улыбнулась, а он присел и развел руки, прикрывая ее собой. Встав сбоку, Эми взяла его за руку, как будто собиралась нас познакомить. Нас, «друзей». А потом повернулась и заглянула в серебристые глаза. Даже когда пули пронзили ему грудь, он не отвел взгляд. Смотрел ей в глаза, чтобы она не видела, как невозможно быстро расцветают алые пятна вечности. Он рухнул на колени и подмигнул ей за миг до того, как новая пуля поразила свою цель. Его голова дернулась назад, и он упал на траву на посадочной площадке. Все еще держа его за руку, Эми посмотрела на нас полным любви взглядом, потому что еще не понимала, какая жестокость только что свершилась у ее ног. Вспомнив о своем напарнике, я повернулась к Мэннингу. Впервые за все время своего существования я ощутила, как дерет от желчи горло. - В чем дело? - Он передал силы девочке, - отозвался Мэннинг, вынимая магазин из пистолета. - И что? – спросила я, когда он заменил старый запасным. - А то, что дети слишком открыты, слишком искренни. – Магазин со щелчком встал на место. – Если передать силы взрослым, девять из десяти начнут с ними бороться, будут отказываться их признавать, притворяться, будто их нет. – Мэннинг оттянул затвор, чтобы дослать патрон в патронник. – Это как стигмат, - затвор щелкнул, - ярлык, из-за которого взрослый чувствует себя отверженным, изгнанным из клана. – Он рассмеялся. Жутко, без намека на веселье. – Приматы, - изумленно покачал головой Мэннинг, прицеливаясь в лоб Эми, прямо над ее сияющими глазами. – И их нам, видите ли, надо любить. Наглый ангел-аферист, существовавший с начала времен, сделал выбор и принял ответственность за свои поступки. Но у Эми никакого выбора не было. Услышав звук выстрела из своего пистолета, я сама удивилась. Мой наставник, напарник, на мгновение замер, словно пойманный между двумя мирами, и, падая, повернулся ко мне с искаженным от изумления лицом. В полуметре от земли он прицелился мне в грудь, и я обернулась к девочке. Ее кожа мерцала, а в глазах сияла благодарность. И у меня осталась только ее улыбка. Только улыбку я видела, слышала, чувствовала, ощущала на вкус и по запаху. Пуля прошла сквозь мою земную оболочку, но ни звук разрываемой кожи, ни хруст раздробленной кости не могли затмить великолепия этой улыбки и бесконечного тепла, которым она меня одарила. Словно сам Господь улыбнулся мне с небес. Я лежала на земле, а смерть поднимала меня куда-то выше, но я видела, как смеялась Эми, как она бежала по траве. Как оказалась на детской площадке и коснулась малыша, который теперь проживет дольше двенадцати лет, потому что из его жизни стерли лейкемию. Перед глазами все блекло, но я видела сверкающую пыль, которую оставляла за собой Эми, озаряя мир смехом. Я сказала себе, что эта девчушка не даст миру заскучать. Впору хорошенько посмеяться. Не так уж плохо прошел первый рабочий день. Пустая белая девочка Мне позвонила Сьюзи Крамер. Через два дня после того, как умерла. Неожиданно, что тут скажешь. Родители и брат уже ушли спать, а я засиделась допоздна с уроками. Сейчас брошенные ради ночной киношки тетрадки и учебники валялись на журнальном столике. Когда позвонила Сьюзи, болотный монстр как раз взял красивую девушку на руки, чтобы утащить в свое темное логово. Мне не хотелось пропускать ни минутки сюжета (тем более интересно стало буквально только что), но вряд ли у Сьюзи было много времени. В конце концов, она ведь умерла. В полном недоумении я взяла трубку: - Алло. - Привет, Тэм, это я. Недоумевала я потому, что на экране высветилось имя Сьюзи. Поначалу подумала, что кто-то просто взял ее телефон и решил по-дурацки подшутить. Но голос был ее, никаких сомнений. Кожу закололо от тревоги, и по позвоночнику разлился неясный страх. - Привет, Сьюз, - ответила я, дикими глазами оглядывая каждый уголок в темной комнате. Ночные звуки вдруг показались страшными, зловещими. От черно-белого фильма на стенах плясали жуткие тени, подстегивая мое и без того богатое воображение. А кто хоть немного не испугается, если ему позвонит из могилы призрак? - Че делаешь? – спросила Сьюзи. Я моргнула и постаралась избавиться от страха, тисками сковавшего грудь. Разве такое возможно? Сьюзи погибла. Все вокруг твердили, что ее нашли мертвой на дне Кедрового каньона, а тело отправили на вскрытие. Я тяжело сглотнула: - Да ничего особенного. Смотрим с родителями телик. В трубке повисла долгая пауза, а потом снова раздался голос Сьюзи: - Правда? А я думала, ты одна. Внутренности в животе перевернулись. Откуда она знает, что я вру? Я сидела на диване спиной к огромному зеркальному стеклу, из которого сделана передняя стена нашего дома. Очень хотелось повернуться и посмотреть, не подглядывает ли Сьюзи снаружи. Но с другой стороны, было так страшно, что я не могла пошевелиться. - Нет, - сказала я, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. – Мы смотрим фильм про болотного монстра, а у Нейтана рот не закрывается. Сама знаешь, как могут бесить младшие братья. На самом деле Нейтан уже несколько часов спал в своей постели. - Тэмра, - начала Сьюзи таким голосом, будто прекрасно понимала, что я вру сквозь зубы, - я хотела, чтобы ты первой узнала, как я умерла. Фух, ну слава ежикам! Теперь не придется топтаться вокруг да около ее смерти. - В школе ты всегда была ко мне добра, - продолжала она, - и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я застыла: - Со мной? - Меня убил Зак Дэвис. Зак Дэвис? Тот самый Зак Дэвис?! Сьюзи была из тех девочек, которые в столовой сидят в одиночестве. Слишком крупная, из-за чего все вокруг ее как будто и не замечали вовсе, но не слишком большая, чтобы ее боялись. Для одних она была невидимкой, для других – бесполезным членом школьного сообщества, зря расходующего воздух. Моя лучшая подруга Дженнифер называла ее Пенопластом. В ее глазах Сьюзи была белой и пустой, без намека на индивидуальность. А мне она почему-то всегда нравилась. По крайней мере до тех пор, пока как-то раз не вернула мне домашку по математике с нарисованным под заданием сердечком. Мне показалось это странным, и я перестала с ней разговаривать. А когда узнала, что она погибла, первым делом вспомнила о том сердечке. И о том, как низко с ней поступила. Как осудила ее ни за что ни про что. Но тогда я не знала, что и думать. И вместо того чтобы с ней поговорить, перестала обращать на нее внимание. Как и все остальные. Вот только Зак Дэвис был самым популярным мальчиком в школе. Капитан футбольной команды. Ему доверили читать прощальную речь на выпускном. И он напал на Сьюзи? На Сьюзи Крамер? В голове не укладывалось. - Мне кажется, я была чем-то вроде репетиции, - продолжала Сьюзи. – Легкой добычей. Он сказал, что у него давно уже эти порывы. И что больше он не может держать себя в руках. Какие еще порывы? Мне очень хотелось спросить, но слова не шли с языка. - Но я оставила полиции подсказку. Скоро они все поймут, а до тех пор… Послышался тихий стук в дверь, и я замерла. Неужели это Сьюзи? Неужели она здесь? Я изо всех сил вслушивалась в трубку, но там царила тишина. Сьюзи перестала говорить. В дверь снова постучали. С ужасной неохотой я заставила себя подняться и подойти к двери. Понадобилась вся сила воли, чтобы повернуть ручку. Но когда дверь приоткрылась, я поняла, что за порогом не Сьюзи. От облегчения выдохнула и, щурясь в темноте, уставилась на высокую тень, со сложенными на груди руками прислонившуюся плечом к стене дома. - Зак? – удивилась я. Засунув руки в карманы, он шагнул вперед. - Меня ужасно расстроило то, что случилось со Сьюзи. Он говорил так, будто мы с ним друзья. Причем о человеке, на которого ни разу даже не взглянул. На меня он, кстати, тоже никогда не смотрел и ни разу мне ни слова не сказал. - Ага, меня тоже, - нахмурилась я и открыла дверь чуточку шире, но тут же об этом пожалела, когда Зак шагнул еще ближе. - Не хочешь прогуляться? Мне нужно с кем-нибудь поговорить. Он был такой мускулистый, такой красивый! Сколько раз я мечтала о том, как он постучит в мою дверь? Сколько раз представляла себе, как он скажет именно эти слова? В других обстоятельствах я бы ухватилась за этот шанс и вприпрыжку побежала бы за Заком, подняв столб пыли. Но теперь… - Эм-м, мне вообще-то мама только что велела идти спать. Положив на дверь руку, Зак сделал еще один шаг ко мне, оказавшись в лужице тусклого света. Он стоял достаточно близко, чтобы я разглядела в его глазах зеленые искорки. Те самые, которые всегда казались очаровательными. Лукавыми. Интригующими. Но сейчас в его глазах искрилось отчаяние. Темное. Опасное. - Да ладно тебе! – не унимался он и слегка надавил на дверь, чтобы я ее не закрыла. – Только ты и я. Твоя мама ни о чем не узнает. Я совсем забыла, что все еще прижимаю к уху телефон, когда Сьюзи вдруг торопливо зашептала: - Пусть думает, что ты разговариваешь с полицией. До меня не сразу дошло, о чем она говорит, потому что Зак разглядывал мои голые ноги, отчего собственные шорты показались мне короче, чем были на самом деле. - Хорошо, офицер, - сказала я в трубку, и взгляд Зака вернулся к моему лицу. – Сейчас со мной все в порядке. И здесь мой друг, Зак Дэвис. Я все ему передам. Зак сделал шаг назад, а я стала следить за его реакцией и закрыла телефон: - Звонили из полиции. Задавали вопросы о Сьюзи, хотели убедиться, что со мной все путем. Кажется, они считают, что Сьюзи помогли умереть. Зак осмотрелся по сторонам и отошел еще дальше. - Ясно. Ну тогда я, наверное, пойду домой. - Ага, будь осторожен. Но он ушел еще до того, как я закончила говорить. Наткнулся на куст азалии и скрылся в темноте. Телефон загудел – пришло сообщение. От Сьюзи. У меня так тряслись руки, что не сразу удалось его открыть. «Спасибо, что была ко мне добра. Мелани Уорт совсем не такая». Я выдохнула, только сейчас поняв, что затаила дыхание, и прислонилась спиной к стене. Мелани Уорт никто не нравился. Но при чем тут она? Я всю ночь не спала, а наутро так боялась пойти в школу, как никогда и ничего в жизни не боялась. Там мне придется встретиться с ним. С Заком. А ведь мне кое-что о нем известно. Ну ладно, согласна, все это странно. Что на самом деле мне о нем известно? Что Сьюзи Крамер обвинила его в убийстве? Через два дня после того, как умерла? О таком никому не скажешь. Но если он опять ко мне придет? Что мне говорить? И что вообще делать? - Боже мой! – вздохнула в трубку мама, пытаясь меня разбудить. Видимо, я все-таки уснула. На диване. И у меня жутко затекла шея. Я села и потерла затылок, а мама убежала в кухню варить кофе. – Дочку Билла? – переспросила она в телефон. – Ладно, дай знать, если что-нибудь выяснят. – Закрыв телефон, она обернулась ко мне: - Ты спала на диване? – и, не дожидаясь ответа, добавила: - Нашли еще одну девочку. Твою одноклассницу. Занятия отменили. Меня окатило волной какого-то нездорового облегчения, пока я не осознала все, что сказала мама. Нашли еще одну девочку? В смысле… мертвую?! Включив кофеварку, мама вернулась в гостиную. Коричневый халат, которому лет сто, как нельзя кстати подходил к спутанным волосам, стянутым резинкой. Мама села рядом и положила ладонь мне на колено. - Солнышко, убили твою подругу Мелани Уорт. Полиция арестовала сына Дэвисов. С чего вдруг мама решила, что Мелани была моей подругой, ума не приложу, но думать об этом не было сил – все мысли сосредоточились на «сыне Дэвисов». - Подозревают, что он убил их обеих. На руке первой девочки было нацарапано имя и… А это еще что такое? – Взгляд мамы остановился на окне у меня за спиной. Я оглянулась, тут же об этом пожалев, потому что шея отозвалась резкой болью, и поняла, что мама смотрит не на улицу, а на само окно. На стекле грязью были нарисованы десятки сердечек. Большие и маленькие. Словно какая-то жуткая мозаика. Их явно рисовали пальцами. Заботливо и с любовью, потому что все они были идеальной формы. - Кому придет в голову такое натворить? – возмутилась мама. Я не удержалась и изумленно улыбнулась. Девочке из пенопласта. Вот кому. Пыльная буря Когда братья уходили в школу, а маме было плохо из-за ребенка в животе, я часто бегала одна на пересохшее пастбище за нашим домом. Выдумывала целые миры из того, что находилось под рукой. Старый ветхий сарай – единственная, кроме нашего дома, постройка на много километров вокруг – становился роскошным и величественным замком. А голые останки древнего трактора, проржавевшие от непогоды, всегда превращались в мою карету. Кроме замка и кареты, популярностью у моего воображения пользовались истории об ограблении банка и побеге на шикарной машине. Вот и сегодня я тащилась к ожидавшей меня карете. Высоко в безоблачном небе плавилось горячее солнце. По ногам хлестали сухие стебли, оставляя на коже белые полоски. Я присела, чтобы содрать с носков колючки. Один носок был розовый, другой – красный. Я твердо верила, что эти цвета – из одного семейства, а значит, прекрасно сочетаются. Мама со мной не соглашалась, но ей было не до споров – слишком много сил уходило на то, чтобы избавляться в ванной от съеденного завтрака. Так что носки я выбирала сама. Пока я методично выдирала колючки, полуденная пыльная буря трепала мне волосы, превращая их в кромешный кошмар. И вдруг краем глаза я кое-что увидела. Под трактором в крошечной лужице тени, которая стремительно уменьшалась по мере того, как солнце плыло по небу, кто-то лежал. Свернулся у давным-давно спущенного гигантского колеса и обеими руками прикрывал голову. Джинсы и черная куртка были покрыты тонким слоем пыли, создавая какое-то неясное, призрачное впечатление. Я встала и решила ткнуть в него палкой на всякий случай, но сначала осмелилась подойти чуточку ближе и спросила: - С вами все в порядке? Едва слова сорвались с губ, я поняла, что мне не ответят. Потому что сама с трудом различила свой шепот, который мигом растворился в порыве налетевшего ветра. Однако в ответ раздался стон. Я удивилась, перепугалась и тут же решила сбежать. - Я позову на помощь. Приведу маму. Но не успела сделать и шага, как человек под трактором тяжело пошевелился. Движение казалось по-настоящему вымученным и так и кричало о слабости. Наверное, на большее у него не хватило бы сил. Похоже, крошечная попытка сделать хоть что-нибудь совсем измотала этого человека, потому что он тяжело вздохнул и свалился кучей под колесом. Поняв, что он не может толком пошевелиться, я испытала прилив захватывающей дух храбрости и все-таки решила ткнуть в него палкой. Оглядевшись в поисках оружия, нашла неподалеку одну-единственную веточку, но на мой вкус, та была слишком короткой, а значит, придется подойти ближе, чем хотелось бы. Как бы то ни было, я подняла палку, подкралась ближе, готовая пуститься наутек в любой момент, и разочек ткнула человека в ребра. Я даже не заметила, как он двигается. Палку в мгновение ока выхватили из моей руки. Но он за это поплатился. Зашипев от боли, словно только что коснулся раскаленной печи, человек прижал к себе руку и глубже зарылся головой в воротник куртки. Он показался мне похожим на ребенка, которого только что отчитала мама, и следующий порыв бежать без оглядки утонул в океане сочувствия. Я подошла еще немного ближе. - Простите. С вами все в порядке? Ожидая ответа, я почувствовала странный запах, пропитавший воздух вокруг человека. Тонкий и вовсе не такой ужасный. Как будто горела жимолость. Я задумчиво разглядывала то, что видела. Темные волосы вились над ухом, одна прядь лежала на небритой щеке. Густые ресницы спутались, словно защищая глаза от окружающего мира. Длинные изящные пальцы вцепились в куртку, как будто от нее зависела его жизнь. Когда он наконец ответил на вопрос, о котором я уже забыла, я подскочила от неожиданности. - Нет. – Голос звучал хрипло, словно его иссушала царящая вокруг жара. – Мне нужно укрыться от солнца. Я озадаченно уставилась на него: - Тогда почему просто не пойдете в сарай? – и показала пальцем на ветхую постройку. Правда, никто, кроме меня, этого не видел. Человек повернулся ко мне, и я впервые увидела его глаза, прикрытые ладонью. Таких я никогда в жизни не встречала. Словно из расплавленного серебра. Они напоминали мне о блестящих металлических инструментах, которые я видела в кабинете у врача, и вызывали такие же эмоции – болезненную ностальгию вперемешку с любопытством и искренним беспокойством. - А может, - угрожающе начал он, - я вампир и не могу выйти на омерзительный солнечный свет. Я фыркнула так, как умеют только пятилетние: - Мама говорит, никаких вампиров не существует. К тому же вы слишком ленивый, чтобы оказаться вампиром. Вампиры быстрые и сильные и не чахнут днями в тени. В жизни каждой девочки бывают моменты поразительной ясности. Моменты, когда приходит озарение. Сильно, больно и доходчиво. Все равно что стукнуть по пальцу молотком и только потом подумать об осторожности. Вот и сейчас я вдруг остро поняла, что мама, наверное, была права: дайте мне шанс, и я буду спорить даже с фонарным столбом. Человек откинул назад голову, совершенно измотанный усилиями, которые пришлось приложить, чтобы взглянуть на меня. - Солнце встает быстро, и иногда я не успеваю его опередить. Скоро оно обогнет горизонт. И принесет мне смерть. Он говорил красиво, гладко, завораживающе. Совсем не так, как говорят все наши здешние знакомые. Но его слова все равно казались какими-то… необычными. Странными. Словно в каждом звуке сквозило безнадежное отчаяние. - Сейчас вернусь! – крикнула я и со всех ног помчалась к сараю. Наверняка там найдется хоть что-нибудь, чем можно прикрыться от неумолимого солнца. Первое, что попалось на глаза, – большущий отрез брезента, которым мы когда-то накрывали наш старенький синенький «плимут». Уж вампира-то таким точно можно укрыть. Однако отрез оказался слишком большим и тяжелым, и у меня ушло несколько драгоценных минут, чтобы дотащить его от замка до кареты. К тому же к брезенту цеплялось все, что попадалось на пути. Колючки, веточки, кузнечики, муравьи… Когда я вернулась, солнце подобралось совсем близко. Моему новому знакомому пришлось все остатки сил потратить на то, чтобы слиться с колесом и остаться за границей несправедливо быстро тающей тени. Я укрыла его брезентом, а через секунду случилось именно то, о чем он говорил. Солнце обогнуло горизонт, тень от колеса нырнула внутрь самой себя и исчезла. Я затаила дыхание и стала ждать. Ничего. Подождав еще чуть-чуть, я рискнула снова проверить, жив ли он. На этот раз без палки. Присев рядом, я робко положила на брезент руку. - Вы там как? Дышать можете? Несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом он, кажется, перевернулся на спину, стараясь оставаться под защитой толстой ткани, и прошептал: - Ох, бусинка, с чего ты взяла, что вампиры дышат? Значит, у меня все получилось! Я захихикала и утешительно погладила брезент. Так гладят голодную бродячую собаку, которую только что покормили. Как будто собаке утешения нужны больше еды. - Нужно попробовать добраться до сарая. Ты мне поможешь, малышка? – попросил человек. Я оглянулась на сарай, который стоял, казалось, за тридевять земель. - Постараюсь, - отозвалась я полным сомнений голосом. И все-таки мы отправились в долгий и тернистый путь. Нам пришлось бороться с солнцем, с тяжестью брезента, преодолевать невыразимую слабость взрослого человека и неуклюжесть пятилетнего ребенка. Добравшись наконец до сарая, я убрала мусор из дальнего угла, и мой знакомый забрался туда, вздохнув от облегчения, когда его обступила прохладная тень. Пока он снимал с себя брезент, я прикинулась статуей. Мои глаза не видели ничего, кроме находившегося передо мной человека. От предвкушения я сжала руки в кулаки, а когда толстая ткань упала на пол, затаила дыхание. Он был потрясающим! Я восхищенно глазела на него, а серебристые глаза смотрели на меня в ответ. Черты смягчила благодарная улыбка. Его лицо было таким же прекрасным, как и его речь. Я подпрыгнула, когда в мысли ворвался мамин голос, разбив на осколки прекрасный момент: - Эмили! Эмили Дон! Где тебя носит?! Я разочарованно закатила глаза: - Это мама. И она назвала меня двумя именами из трех. Мне пора. Я отвернулась и уже собиралась убежать, как вдруг он схватил меня за руку и потянул обратно в тень. Стояла удушающая жара, но его пальцы оказались холодными и приятными на ощупь. И мне ни капельки не было страшно. Силы как будто снова его покинули, и ему стоило немалого труда просто оставаться в сознании. - Прошу тебя, никому не рассказывай. Вдруг захотев оказаться поближе, я наклонилась, словно предлагая вонзить в меня зубы, и зашептала прямо ему в ухо: - Обещаю. Никому ни слова не скажу. Ты будешь моим секретом. Он подмигнул мне сияющими глазами, сжал напоследок руку, уткнулся в брезент и провалился в забвение. Несколько секунд я ошеломленно стояла, впитывая каждую его черточку, а потом развернулась и выскочила из сарая. Если мама окажется слишком близко, то найдет его. Найдет мой секрет. Я бежала по пастбищу, унося с собой удивительный восторг, словно только что нашла сокровище, и ветер донес до меня тихий голос: - Спасибо, Эмили Дон. Я остановилась и обернулась, щурясь от яркого солнца. Но в ответ на меня глядели только выжженная земля, всеми забытый трактор и одинокий сарай, который давным-давно пора покрасить. В оглушительной тишине Глухой. Всего шесть букв, как и во многих других словах. Но именно от этого слова давило в груди, и пекло глаза. Предельно понятное и в то же время совершенно чуждое. Разве может быть мой прекрасный, мой идеальный ребенок глухим? Помню стулья в кабинете врача, обитые синим кожзамом. Блестящие серебристые инструменты. Искусственные цвета, в которые окрашивали все вокруг лампы дневного света над головой. А еще помню тишину, повисшую сразу после слов доктора и растянувшуюся в целую вечность вопросов, отговорок и сомнений. Годы спустя мой старший сын Джерден, все такой же прекрасный, идеальный и – да! – Глухой, ошеломленно сидел передо мной в полной тишине. Я его понимала. Потому что сама уже испытала, что такое парализующее недоумение. - Кейси слышит, - «прошептала» я руками. По глазам Джердена было видно, как трудно ему осознать смысл моих слов, как тяжело смириться со всем, что они подразумевают. - Но ведь он родился глухим, как и я, правда? - Нет, - с трудом сказала я, - он слышит с рождения. От новостей о том, что трехлетний брат слышит и всегда слышал, маленькие бровки недоуменно сошлись над переносицей. - А я родился глухим? - Да. Глаза моего семилетнего сына наполнились слезами, отчего стали еще синее. У меня разрывалось сердце. Не потому, что он глухой. Это никогда не было для меня источником боли. А потому, что Джерден не знал, что Кейси не такой, как он. - Но я же тоже научусь слышать? Когда вырасту? Такие моменты сплошь и рядом в семьях, где у слышащих родителей рождаются глухие дети. Когда вокруг постоянно слышащие взрослые, дети начинают думать, будто все рождаются глухими и обретают слух со временем. У Глухих детей с Глухими родителями таких недоразумений нет. У них сразу формируется четкое представление о себе, благодаря которому они получают необходимую основу для роста и процветания. Чувствуя, как сжимается от боли сердце, я ответила: - Нет, солнышко, не научишься. Жизнь устроена по-другому. Джерден недоверчиво моргнул, и по щечкам потекли слезы. Мои слова довели его до безутешного отчаяния. Меня это убивало. До сих пор убивает. Но я не собиралась молча сидеть сложа руки. Тишины в жизни Джердена и так предостаточно. Я должна была все объяснить. Рассказать ему, какой он удивительный и замечательный, и это совершенно не зависит от того, слышит его брат или нет. Но в то время у Джердена не было матери, которая легко бы владела вторым языком. Чуть позже я узнаю, что американский жестовый язык совсем не такой легкий, каким кажется на первый взгляд. Нет, общаться на нем я умела. К тому времени в моем арсенале было около двух тысяч слов. Может быть, даже трех. Но то, что я умела показывать, не было языком. Моим жестам не хватало силы и плавности настоящего амслена. В моем варианте это был набор неточных, плохо сформированных жестов, к тому же порядок слов оказывался точь-в-точь как в английском. Запинаясь и «шамкая», я попыталась рассказать Джердену, какой он. Мне хотелось использовать слова вроде «необычайный» и «редкий», но вместо этого пришлось неуклюже объясняться с помощью ограниченного словарного запаса. Особенный. Жест для слова «особенный» я знала, поэтому использовала его. Но пытаться объяснить Джердену, какой он удивительный, было все равно что назвать солнце желтым шаром на небе и не упомянуть, какую важную роль оно играет. Как согревает землю и поддерживает жизнь. Джерден понятия не имел, сколько значит для нас с мужем. С самого его рождения наши жизни изменились навсегда. ДЖЕРДЕН Появление Джердена на свет по ощущениям можно было сравнить с тремя петлями подряд на американских горках под песни «The Jimi Hendrix Experience». Он был поразительным, словно каким-то ненастоящим, и на каждом шагу у нас от него кружилась голова. Родился он сияющим и ярким, как только что отчеканенный пенни. С рыжими волосиками и морковными пальчиками. И часами не давал мне покоя. Но постепенно это буйство красок сдалось под натиском пшеничных оттенков, зацелованных солнцем и излучающих такую же бешеную энергию. Добавьте сюда ярко-голубые глаза, ослепительную улыбку – и вуаля! Перед вами самый настоящий золотой мальчик. В Джердене встает над горизонтом солнце и купает землю в удивительных оттенках утренней зари. Он даже двигался изящно с самого первого дня. Хватало одного взгляда, чтобы влюбиться в него и запомнить на всю жизнь. А еще, едва научившись ползать, он обожал кататься на пылесосе. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что уже тогда надо было обо всем догадаться. Вот только я не догадалась. Хотя кое-что подозревала, как ни крути. Первой подсказкой стала статья с вопросами и ответами из журнала для родителей. Одна из матерей спрашивала у ведущей рубрики советов, почему не может войти в комнату к сыну с полотенцем на голове, не напугав его. Ей ответили, что, как только сыну исполнится месяц от роду, он научится узнавать голос матери и перестанет бояться полотенца. С Джерденом все было совсем не так. С полотенцем на голове я не могла зайти к нему в комнату, пока ему не исполнилось восемь месяцев – именно тогда он стал узнавать мое лицо под «чалмой». Вторую подсказку я получила, когда мыла в кухне посуду и нечаянно уронила стопку мисок и кастрюль. В двух метрах спал Джерден. И даже не шелохнулся. Шаг за шагом, намек за намеком. Мы с мужем начали понимать, что наш сын не слышит. Его не будили ни телевизор, ни дверной звонок, ни пролетающие над домом самолеты. Я могла звать его до посинения, но он не реагировал. Как же я могла ни о чем не догадываться? В американской культуре сложилась неудачная традиция полагать, что глухота и глупость идут рука об руку. Разве могут быть умными Глухие дети? Они ведь даже разговаривать не умеют. А значит, обязаны быть глупыми. Это настолько далеко от правды, что и представить сложно. Глухие дети невероятно умны, сообразительны и, как все живые существа, прекрасно адаптируются. Само собой, открытие выбило нас из колеи. То мы были уверены, что Джерден не слышит, то убеждали себя, что это не так. Когда муж возвращался с работы домой, Джерден смотрел на дверь и ждал, когда папа войдет в дом. Следовательно, сын слышал, как подъезжала машина. Когда я подходила к нему сзади, он всегда поворачивался ко мне. Значит, слышал мои шаги. Когда дочка соседей разбила у нас в кухне стакан, он обернулся. То есть слышал звон разбитого стекла. И всегда реагировал на лай собак, сигналы машин и смех детей, бегающих по газонам от разбрызгивателей. Наверное, это в какой-то степени объясняет, почему я спокойно пылесосила, пока ребенок сидел на пылесосе. И все-таки подозрения росли, пока однажды, когда Джердену было почти полтора года, мы не пошли к аудиологу. Она, дипломированный специалист, профессионал, понятия не имела, слышит он или нет. Позже именно в этом я находила себе оправдания. Аудиолог предложила нам сходить к ухогорлоносу. Так мы и сделали. У него в кабинете были стулья, обитые синим кожзамом, серебристые инструменты и лампы дневного света, от которых все выглядело зловещим. Целая команда помощников врача проверяла Джердена в звуконепроницаемой кабине. То же самое делала аудиолог. Но даже после этого никто не мог сказать наверняка, есть ли у него проблемы со слухом. Чуть позже это я тоже добавила в короткий список своих оправданий. Чтобы выяснить правду, понадобилась мощная анестезия и аппарат из научно-фантастического фильма. Снимая электроды с головки Джердена, доктор все мне рассказал. У моего сына глубокое нарушение слуха. Он глухой. Это не должно было меня шокировать. В конце концов, я уже давно об этом знала. А подозревала и того дольше. Но слово из шести букв вышибло из меня дух. Когда его произнесли вслух, все словно стало более реальным. Настоящим. Неизбежным. И я начала спорить. Рассказала врачу, как Джерден смотрит на дверь, когда папа возвращается домой, как оборачивается, когда я подхожу ближе. Рассказала и про случай с соседской дочкой. Поджав губы, врач мрачно улыбнулся. Я не могла понять, в чем дело. Может быть, он жалел меня из-за наивности. А может, его, профессионала, взбесили мои глупые возражения. - Присмотритесь к нему повнимательнее, - посоветовал он и больше ни слова не сказал. Несколько недель я только этим и занималась. Присматривалась. Возвращаясь с работы, муж открывал гаражную дверь. Когда она поднималась, от нее на стены дома отражались солнечные лучи. Увидев их, Джерден поворачивался к двери. Когда кто-то стучал или звонил в дверь, все поворачивались посмотреть, кто пришел. Джерден делал, как все. Когда я подходила к сыну, пол вибрировал под ногами. Почувствовав это или увидев мою тень, Джерден оборачивался ко мне. Врач был прав. А я стала одной из тех мам, которые полностью растворяются в ребенке. Ела, пила и спала с языком жестов. Тоннами читала, звонила и назначала встречу за встречей, пытаясь найти вечно ускользающие сквозь пальцы ответы. Тем временем Джерден впитывал язык быстрее, чем я учила жесты. И вдруг у нас появилась возможность полноценно общаться. Никогда не забуду это ощущение! Словно в какой-то миг мне подарили свободу и новый источник сил. Я могла сказать сыну «нет» и объяснить, почему это так важно. К сожалению, Джерден быстро научился спорить. Общение дарило мне свободу и силы, но он получил всего этого в сто раз больше. Представить не могу, какой была его жизнь до того, как у него появилось хоть какое-то подобие языка, чтобы выразить свое отношение к этой жизни. Каким он видел мир? Как ему удавалось понимать, что происходит? Как он думал? С того самого дня все в моей жизни так или иначе было связано с Джерденом. А потом появился Кейси. КЕЙСИ По сравнению с Джерденом мой второй сын, Кейси, казался легким ветерком после урагана. Имея кое-какой опыт с воспитанием Глухого ребенка, я машинально обращала внимание на мельчайшие реакции на звуки. Поэтому буквально с первых дней знала наверняка, что Кейси слышит. Ни обрадовалась, ни расстроилась. Просто он таким родился, вот и все. А еще он был милейшим созданием по эту сторону Техаса. С каштановыми волосиками, серыми глазками и улыбкой, которая очаровывала даже самых набожных святош. Характер и удивительные личные качества Кейси становились ярче день ото дня. Во многом он был полной противоположностью Джердену. Где Джерден казался солнечным лучиком, танцующим на стекле, Кейси был игривой тенью, загадочной и неуловимой. И он был ужасно забавный. С первого дня ему удавалось рассмешить кого угодно. Да так, что всем казалось, будто душа на минутку заглянула в рай. Однако вскоре мы выяснили, что, когда наши сыновья вместе, людям трудно разглядеть что-то еще, кроме яркого сияния звездочки по имени Джерден, золотого мальчика со светлыми волосами и синими глазами. Он был слепящим эпицентром, сгустком света, в тени которого было трудно заметить Кейси. Однако в стороне от мерцающего пламени все видели свет, который излучал Кейси. Пусть свет этот был чуточку мягче, капельку приглушенный, но не менее искристый. Поразительный комочек жизни, из которого ключом било тепло, согревающее любого, кто к нему прикоснется. А потом он научился говорить. Первое слово он сказал, точнее показал, в десять месяцев. И привычная жизнь прекратилась. ДВА КУСОЧКА МОЗАИКИ В тот день и Джерден, и все мы упустили из виду одну важную вещь – Кейси всегда был и навсегда останется неотъемлемой частью жизни брата. Никогда и ничего мне не давалось так тяжело, как рассказать Джердену о том, что Кейси слышит. Тот день я никогда не забуду. По обласканным солнцем и летом щечкам текли слезы боли и предательства. Честно говоря, я сама не до конца понимала, что Джерден ни о чем не догадывается. Мне и в голову не приходило как-то об этом упомянуть раньше. Глядя в огромные, полные горя глаза, я поняла, какую допустила ошибку. Вплоть до того момента Джерден считал Кейси таким же, как он сам. А я подняла со дна ил, выбила почву из-под ног их отношений. У Кейси было нечто такое, чего у Джердена никогда не будет. Ему было нелегко смириться с новостями о младшем брате. Однако очень скоро он осознал все преимущества того, что рядом постоянно крутится братик, который все слышит. Кейси, внезапно открывший в себе талант к нарушению всевозможных правил, стал для Джердена переводчиком по первому зову. Куда бы ни пошел Джерден, Кейси хвостиком шел за ним. Однажды они вернулись домой с целой тележкой еды от соседей. Я до сих пор не выяснила, как такое произошло. А как-то раз по их милости чуть не утонул целый городок южнее Альбукерке. О да, буквально чуть не утонул. Много воды, закрытые магазины, пожарные машины… Кейси с Джерденом были неразлучны. Мало того, оказалось, что они очень помогают друг другу. Джерден научил Кейси жестами посылать людей по любопытным адресам, а Кейси, как настоящий начинающий логопед, научил брата отменно ругаться. Правда, слово на «б» в исполнении Джердена звучало почти как «обнять», а слово на «х» больше смахивало на «хлев». Но мне приходилось поощрять их даже в этом. Многие годами ошибочно принимали Кейси за Глухого, истинное божественное дитя. Ирония судьбы: Джерден всегда хотел слышать, а Кейси всегда хотел быть Глухим. Они – два идеально сочетающихся кусочка мозаики. Когда в глазах Джердена искрится ум, в глазах Кейси пляшут лукавые черти. Иногда я подсматриваю, как они разговаривают. Их руки движутся в ритме сердец. В такие моменты, когда перестают существовать все правила мира, наполненного звуками, планеты выстраиваются в ряд, и успокаиваются моря, Кейси почти такой же Глухой, как Джерден. Почти. От автора: Между словами «глухой/глухота» (со строчной буквы) и «Глухой» (с прописной) существует огромная разница. Со строчной слово «глухота» – медицинский термин, обозначающий заболевание, связанное с нарушениями слуха. Слово с прописной буквы относится к человеку, который является активным членом сообщества культуры глухих. В жестовом языке оба понятия выражаются одним знаком, но в разговоре для разделения нередко используют два набора жестов: «глухой с маленькой буквы» и «глухой с большой буквы». Кроме того, в амслене существует жест «крепкий глухой» для выражения силы духа и гордости, которыми наделены члены сообщества глухих. «Глухой» – сильное и позитивное слово. Вовсе необязательно искать для него эвфемизмы. Тем более что их нет. «Глухой» – слово классное само по себе .