— Все, что вы предлагаете, Чарли, очень хорошо, но, согласитесь, для наших целей не пригодится! К чему же уклоняться?

— Ах, боже мой, учитель, неужели только на войну работать? — возражал Грехэм. — А если мы побочно дадим что-нибудь полезное и для гражданской жизни? Неужели наука…

— При чем тут наука?.. — строго перебивал Уайтхэч. — Речь идет не о науке, а о нашей лаборатории. Наука может работать на что угодно. Но в нашей лаборатории она должна работать только на военные цели — вот и все.

Чарльз умолкал, но Уайтхэч видел, что он не удовлетворен. Более того, его пыл вдруг охладевал; Уайтхэч подозревал, что Чарльз работал бы куда горячее, если бы ему позволили свернуть на свой «побочный» путь.

Вот почему Уайтхэч все-таки попробовал поговорить с учеником вполне откровенно, до самого конца. Надо было предохранить его от пустых мечтаний, вредных для работы. Он долго раздумывал над тем, как искусней подойти к щекотливой теме, и, в конце концов, решил никакого предварительного плана беседы не строить — для таких натур, как Чарли, откровенность и искренность важнее всего, а потому пусть разговор течет сам собой.

— Послушайте, Чарли, — сказал Уайтхэч, — я вижу, что-то в последнее время вас угнетает. Мне бы хотелось поговорить с вами откровенно. Не забывайте: я почти вдвое старше вас — значит, прошел не только через ваш возраст, но, возможно, и через свойственные ему сомнения и колебания. Может быть, я помог бы вам…

— Да нет, учитель, вам показалось… — неуверенно возразил Грехэм.

— Грустно, если мы будем играть в прятки, — сказал Уайтхэч, и грусть прозвучала вполне искренне: Чарльз был его единственный ученик, и он любил его. Любил ли он еще кого-нибудь? Но кого же? Семьи у него не было, а, видимо, природа даже для таких высушенных экземпляров, как Уайтхэч, отпускает какую-то минимальную потребность любви. Больше не, на кого было пролить ее.

— Да, грустно… — повторил старик тем тоном, каким подводят печальный итог всей своей жизни. И в самом деле, разве не печально, что любимый ученик пытается спрятать свои мысли от учителя?

— Что ж, я буду смелее вас, Чарли, — снова заговорил Уайтхэч. — Только условимся: если я ошибаюсь, вы прямо так и скажите — на том разговор обещаю покончить. Но, если я угадал, имейте мужество не вилять.

Уайтхэч испытующе посмотрел на ученика. Тот молча кивнул головой.

— Так вот, Чарли, мне кажется, что у вас в мозгу завелся червячок. Этакий червячок сомнения: на правильном ли мы пути? Целесообразна ли наша работа?.. Постойте, постойте, выслушайте до конца! — Уайтхэч отвел протестующий жест ученика. — Я говорю даже не о наших исканиях, а о чем-то более широком. Вы понимаете?

Уайтхэч помолчал.

— Как будто бы начинаю понимать… — тихо ответил ученик.

— Отлично! Теперь, когда вы решились заговорить, пойдет легче. Итак, вы, Чарльз Грехэм, ученый, крупный ученый — я имею право это сказать, — усомнились: на правильном ли пути наука? Имеет ли она право работать на войну?

— Пожалуй, вы слишком резко формулируете… — попробовал возразить Грехэм.

— Не будем спорить о формуле… Если вы вступили на путь сомнений, завтра это уже перестанет вам казаться резким…

— Да нет, просто мне кажется странным, что наша наука, охотно удовлетворяя нужды войны, совершенно игнорирует нужды мирной жизни. Ну хорошо, если уж признать неизбежной и необходимой войну, то почему также не признать иногда неизбежной и мирную жизнь?

— Послушайте, Чарли, вы не задумывались над тем, почему прежние ученые не терзали себя гамлетовскими сомнениями? Они просто изобретали порох, пушки, пулеметы…

— О учитель, очень большая разница! Они открывали также пар, электричество — и это не были военные изобретения. Конечно, и это использовалось для войны, но побочно. А атомная энергия? Ведь она предстала перед нами только как военное открытие. И разве что-нибудь от нее используется для мирной жизни? То же мы хотим сделать и с лучистой энергией. Вы же сами отказываетесь использовать открытые нами виды лучистой энергии только потому, что возможно лишь мирное использование их, а нам нужны лучи военные…

— Чарли, вы же не ребенок!.. Разве я против мирного использования?.. Но вы же понимаете: использовать для мирной жизни — это значит открыть секрет… Секрет не только того, что мы имеем, но, быть может, и того, что еще предстоит найти…

— Ага! В том-то и дело! Пар и электричество никогда не были тайной, а атомная и лучистая энергия — только тайна. Разве это не ужасно? Наука стала тайной.

— Но что же делать? Мы — ученые, только ученые, Чарли, не больше. Мы делаем науку, а не историю. Наука дает истории то, что та от нее требует. Не надо преувеличивать роли ученых, надо быть реалистом, Чарли!

— Трагическая реальность! — горячо воскликнул Грехэм. — Наша зрелая наука призвана уничтожить то, что создала младенческая наука наших предков. Сын, разрушающий одним ударом кулака дом, по кирпичикам сложенный отцом… Разрушающий только потому, что у сына оказался здоровый кулак…

— Не дом отца, а крепость врага, откуда грозят нам нападением… Не забывайте об этом, Чарли! — воскликнул Уайтхэч, пуская в ход последний козырь и одновременно сознавая, что он сползает с того пути искренности, на котором только и можно договориться с Грехэмом.