Войдя в гостиную, где у ярко горевшей печки ждали его бабушка и Юрий Петрович, мсье Капэ долго извинялся перед бабушкой за беспорядок в костюме. И только после этого, галантно поцеловав ее руку, упомянул вскользь о своих ушибах, придав всему происшествию характер веселого приключения.

— Но это ничто не означает, мадам! Soyez tranquille! [8] Все это прошел, и вот мы здесь, — закончил он свой рассказ и хотел сесть в кресло, предложенное ему Юрием Петровичем.

Но тут оказалось, что эта задача почти невыполнима: колено мсье Капэ не хотело сгибаться, и он должен был признаться, что чувствует в нем порядочную боль.

— Но это ничто не означает! Оставляйтесь покойны, мадам! — успокаивал он бабушку.

Несмотря на все протесты приезжего, был тотчас же разбужен мсье Леви. Он осмотрел ушибы, наложил компресс и предписал полный покой в течение трех дней.

Мсье Капэ был немедленно проведен в приготовленную для него комнату наверху, рядом с детской.

Поднимаясь туда в сопровождении бабушки и Юрия Петровича, с трудом наступая на ушибленную ногу, он попросил разрешения взглянуть по дороге на своего будущего питомца.

Новый гувернер подошел к кровати и очень низко наклонил свой горбатый нос над горящим лицом Мишеля.

— Та-та-та!.. — покачал головой француз. — Oh, mon pauvre petit lapin! [9] — прошептал он ласково и, повернувшись к бабушке, добавил: — Но оставляйтесь покойны, мадам! — после чего, кажется в первый раз в жизни, бабушка и Юрий Петрович пришли к одинаковому заключению: оба подумали, что новый гувернер является сам своей лучшей рекомендацией, ибо, не проведя в доме еще и одного часа, обнаружил свойства, столь ценные в воспитателе: мужественное терпение, деликатность нрава и манер и любовь к детям.

Поэтому, когда на другой день мсье Капэ протянул бабушке свою рекомендательную бумагу со словами: «Je suis recommand'e, madame, `a votre maison par monsier et madame…» [10] — бабушка перебила его и решительно сказала:

— Мне не нужно, батюшка, никаких рекомендаций, я и сама вижу.

С этого дня француз Жан Капэ, бывший сержант наполеоновской армии, захваченный русскими в числе пленных, стал своим человеком в тархановском доме.

Миша выздоравливал медленно, с трудом перенося болезнь и ее осложнения.

Юрий Петрович, отозванный по делам в свое Кропотово, уехал туда лишь после того, как убедился окончательно, что сын его поправляется и что у него, наконец, есть воспитатель.

Мальчик был еще очень слаб и часто дремал от слабости, лишь в полусне замечая то, что происходило вокруг.

Однажды утром сквозь тонкий покров этой дремоты увидал он чье-то худощавое лицо и нос с горбинкой.

Он сделал усилие и открыл глаза. Перед ним на маленькой скамеечке сидел незнакомый человек. Живые черные глаза весело и не без лукавства посматривали на Мишу.

— Кто это? — спросил Миша.

— Эт-то-о? — повторил незнакомец и улыбнулся. — Этто — друг! C'est ton ami! [11] — перешел он быстро на родной язык. — А ти кто есть? Un pauvre petit lapin, n'est ce pas? [12] — весело спросил он и похлопал по маленькой руке, лежавшей на одеяле.

Миша ничего не ответил. Он продолжал рассматривать незнакомца, а незнакомец рассматривал его. Потом он перевел свой взгляд на картинку с рыцарем.

— А эт-то что такой? — спросил он, щуря глаза.

Миша посмотрел по направлению его взгляда и с тихой гордостью сказал:

— Это Дон-Кихот… и мой… пра-пра-пра-дедушка… у моего отца…

Тут он почувствовал, что ему еще трудно говорить и что он путает слова. Но новый знакомый прекрасно его понял:

— О, я понимал! — сказал он. — Эт-то… рыцарь! C'est un chevalier! И мой дедушка, mon grand p`ere тоже был un chevalier! Как эт-то?.. И он браль своя шпага! (Мсье Капэ схватил воображаемую шпагу.) И он садился на один конь! (Мсье Капэ сел на воображаемого коня.) И он сражался! Comme ca! Comme ca! — повторял он, энергично наступая на невидимого противника то с одной, то с другой стороны.

Невидимый противник поспешил упасть на коврик. Мсье Капэ поставил на него свою ногу и, гордо посмотрев на Мишу, закончил:

— Et comme ca! [13]

Так быстро победил он врага и сердце Миши, и начало полного выздоровления мальчика совпало с началом его дружбы с французским сержантом.

Любил Миша смотреть из своего окошка в ясные зимние дни, когда деревья парка застывали, как хрупкое белое кружево, четко, легко выступая на холодной лазури неба.