В конце года Леонид увидел в газете новые стихи Прокофия Рожнова и зашел к нему в общежитие на Старосадский. Прокофия он застал одетым, прифранченным, в новых ботинках с прюнелевыми гамашами, в отличном пальто.

Вовремя, Ленька, — сказал он, глядясь в небольшое зеркальце для бритья. Рожнов сложил большой выбритый рот куриной гузкой, старательно выпустил из-под кепки рыжий чубчик. — Еще бы пять минут — и не застал.

— К баронессе на свидание?

— Забирай выше, — с важностью сказал Прокофий.

— Куда еще? В Совнарком?

— А не меньше, — серьезно сказал Рожнов. — К Максиму Горькому.

Леонид почувствовал волнение.

— Заливаешь! — не поверил он. — Думаешь, примет.

— Звонил вчера его секретарю. Назначил на четыре часа.

«Вот это Прошка, добился», — уважительно подумал Леонид.

Раздеваться не имело смысла.

Еще в ноябре однокурсник-москвич дал Осокину поносить свою армейскую шинель: в ней Леонид ездил в институт на лекции. Покупка пальто откладывалась, на товарных станциях не всегда можно было найти разгрузочную работу, да и где взять свободное время? Занятия не оставляли и часа.

Из рииновского общежития вышли вместе. На трамвайной остановке Прокофий неожиданно предложил Осокину поехать с ним вместе — может, удастся пройти к Г Горькому «на пару». Леонид испугался, стал отнекиваться: неудобно.

— Неудобно воровать, сказал Прокофий. — И то мы с тобой не считались. Загвоздка в другом: пустит ли тебя секретарь Крючков? Я скажу, что ты художник из «своих» и будешь делать обложку для второго номера альманаха «Вчера и сегодня». Договорились? Дуем. Познакомишься с Горьким, а то, может, другого случая не подвернется. Знаешь, какой к нему наплыв? Не всех, брат, пускают.

И, не слушая возражений Леонида, потянул его с собой.

Леонид хорошо знал общительность поэта и был уверен, что Прокофий всеми средствами постарается протащить его на прием к писателю. Ему и очень интересно было, и он, непривычно для себя, робел. Похож ли Горький на обыкновенных людей? Мировая величина. Как себя с ним держать? К этому времени Леонид уже прочитал «Городок Окуров», «Дело Артамоновых», дилогию о детстве, видел в театре «На дне». Горьковские босяки привлекли его красочностью, цветистостью речи.

Кое-где зажглись ранние огни. Трамвай повез парней к центру. У Никитских ворот они сошли и отправились в тихий снежный переулок, к великолепному особняку, выложенному голубыми и коричневыми плитами, с цельными зеркальными окнами.

Вошли в большой двор, обнесенный высоким зеленым забором. Прокофий толкнул калитку. Перед ними открылся второй двор, скорее парк — так густо он зарос деревьями, кустарником. Дорожки всюду были аккуратно расчищены, и по сторонам их сугробился снег.

Словно проверяя, кто идет, со скамейки у особняка поднялся плотный молодой красавец с кольцами черных кудрей, смуглым румяным лицом.

— К нам?

Прокофий поздоровался с ним за руку.

— Вот с корешком. Алексей Максимыч назначил.

Когда они вошли в подъезд особняка, он шепнул Леониду:

— Это Кошенков. Комендант. — И хвастливо добавил: — Выпивал с ним. Мужик свойский.

Чувствовалось, что Рожнов здесь не впервые и всех знает.

В просторной передней, устланной коврами, они присели за столик у высокого узкого окна, и о них доложили личному секретарю писателя. Вскоре из соседнего кабинета к ним вышел толстый, коренастый мужчина в брюках-гольф, в длинных клетчатых носках и крупных тупоносых ботинках на белой каучуковой подметке. Леонид впервые видел людей, одетых не по-русски, и почувствовал, что попал в другой мир.

— Пришли? — сказал Крючков, раскуривая трубку, и внимательно сквозь толстые очки посмотрел на Леонида, — А это что за паренек?

— Из «своих», — хлопнув Леонида по плечу, представил его секретарю писателя Рожнов. — Художник. Обложку будет делать для альманаха. Сейчас студент института иностранных языков. Алексей Максимович просил меня знакомить его с нашими ребятами.

— Сомневаюсь, — выпустив табачный дым, сказал Крючков и еще больше выпятил толстые маслянистые губы.

— Не один хрен, что ли, Петр Петрович? Сам я или нас двое? Больше часа не задержимся.

— Один хрен, говорите? — улыбнулся Крючков.

Видимо, он заколебался и наконец велел подождать: доложит Горькому.

Блестя сытой розовой лысиной, секретарь снова скрылся в своем кабинете. В окно был виден сад, черные липы, клены, до половины стволов заваленные снегом, дорожка к очищенной скамейке. Вторая дверь вела в глубину дома, и Леонид подумал: «Там, наверно, кабинет Горького». Где-то за стеной важно тикали часы. «Вот какая житуха у великих людей».

Вошел Крючков и предложил обоим студентам снять пальто.