— Теперь можно и выпить художникам, — обратился Сергей к Дубровскому. — Идемте в сарай.

Принесли закуску, расстелили скатерть на соломе и уселись вокруг. Хотя того, что я выпил, было вполне достаточно, но теперь уже поднимались тосты, и отказаться было бы трудно.

Мы с Николаем, видно, крепко выпили, потому что проспали в сарае Дубровского до утра, когда обнаружили, что кто-то заботливо укрыл нас ватными одеялами. Решили с Колей тихонько уйти, пока все спят, чтобы не принялись за нас снова. Выбрались из сарая и со свинцовой головой пошли к себе в Старинку.

Только-только поднималось солнце, бросая косые лучи, пробивающиеся сквозь туман, а мы тихо уходили от гостеприимных хозяев, чтобы как можно скорее приняться за дело. Мы боялись, что нас «лечить» начнут, а мне казалось, что еще выпью — и умру, настолько болела голова. Казалось самым ужасным, что не смогу работать, и будут тогда говорить: «А Николай чару не выдержал…» Подошли к берегу речки, искупались в холодной воде, она нас и спасла, сняв головную боль.

Начался трудовой день — у нас и у фрицев, которые не замедлили в девять часов прилететь и сбросить зажигалки над Старинкой. Попали в сарай, сарай загорелся, поднялась густая стрельба из пулеметов и «ПТР», так что немцы на своих легких самолетах на второй заход не решились и ушли. Я же наконец полностью пришел в себя.

В Старинке, как только вернулся из Пышно, сразу приступил к организации холста, подрамника для картины «Бой за Пышно», отрыл окоп, такой, как был у Нади Костюченко, тут же мне подбирали партизан, похожих на погибших наших товарищей, я делал рисунки. Одна партизанка, подруга Нины Флиговской, позировала мне для Нади Костюченко, достав вещи, похожие на наряд Нади, даже сумочку нашла, как у Нади, — дамскую сумочку на длинном ремешке с замочком шариками, Надя носила в такой патроны. Пришла Мария, принесла фото Буйницкого, он был снят в красноармейской форме. Подруга Нины Флиговской нас уверила, что Мария Буйницкая — точная копия Нины, даже волосы такие же, золотистые, вьющиеся, и ложатся на плечи, как у Нины. Я попросил Марию попозировать, но она сказала, что ей уже надо бежать домой ребенка кормить, он с матерью остался, а назавтра обещала прийти:

— Если надо, буду позировать.

Меня поразила эта готовность пройти столько километров, чтобы позировать, и не для себя, а для другой девушки, которую она даже не знала.

По утверждению Марии, наш Ванечка, который помогает нам с Николаем, очень похож на Буйницкого. Ване перевязываю голову, как у Буйницкого, он залезает в окоп, раскидываю по краю гильзы, бросаю коробку с пулеметной лентой и пишу этюд «Раненый партизан». На этот этюд отваживаюсь потратить масляные краски. Не могу удержаться и делаю еще этюд маслом, «Куст лозы», такой же куст растет у окопа Нади Костюченко.

Утром на следующий день пришла Мария, и я сделал четыре акварели: она перевязывает Петро Литвина, который позирует для Карабицкого.

Мария Буйницкая стала приходить регулярно, позировать и смотреть, как на картине получается ее муж. Я поражался серьезности отношения к картине не только ее, но и всех партизан, картину ждали и ревностно относились к каждой черте героев.

Мешали писать ежедневные налеты немецких учлетов на Старинку, летали они регулярно, с девяти до двенадцати утра, отбомбятся и улетают. Сначала я работал в избе, но потом, чтобы не подвергать картину опасности, ее вынесли на улицу, и я писал ее в тени хаты. Недалеко от избы был отрыт окоп, куда мы с Николаем Гутиевым прятались во время налетов, а к картине привязали веревку на случай попадания в дом зажигалки, чтобы успеть оттащить ее.

Наша партизанская жизнь шла своим чередом, я ходил в разведку, участвовал в операциях, по ночам дежурил на аэродроме и в промежутках работал над холстом. Николай Гутиев делал агитплакаты и листовки, и к нам сюда, в хату, шли партизаны, которые приезжали отовсюду в штаб и непременно заходили к художникам, чтобы посмотреть картину и достать листовок, а потом развесить их во время разведки или операции.

Напротив штаба, через дорогу, Лобанок возится с толовыми шашками, соединил их проволокой и теперь вставляет взрыватель и короткий бикфордов шнур, как видно, хочет проверить, сколько секунд горит шнур определенной длины. Два пленных немца сидят на лавочке рядом, вокруг них собрались отдыхающие партизаны. Один из пленных был высокий, худой и очень мрачный, другой, пониже ростом, — веселый и жизнерадостный, он все время шутил над своим хмурым, неразговорчивым товарищем.

Когда их привели, все думали, чем занять военнопленных. Нашли им работу, крутить динамо для зарядки аккумуляторов приемника, которым принимали сводки. К нашему удивлению, они отказались. Это нас возмутило: мы их кормим, не то что они наших в лагерях, а они работать не хотят. Начали выяснять, почему они отказываются. Веселый немец сказал:

— Мой товарищ — темный крестьянин. Я буду крутить, а он будет лежать и лениться. За него я работать не хочу. Дайте нам часы.

Принесли будильник и стали смотреть, что они будут делать. Они поставили будильник на столбик, стоявший одиноко, давно потеряв свой забор, установили динамо, и веселый немец сказал:

— Теперь будет хорошо, гут. Работать час, отдыхать десять минут.

Принесли им одеяло, чтобы могли лежать во время отдыха, и стали они работать очень исправно. Но опять нашел повод этот весельчак досаждать своему товарищу: тыкал пальцем в орла на его груди и смеялся, наш переводчик, Фимка, сказал, что он насмехается:

— Темная деревенщина ты! Хлеб ешь партизанский, а фашистского орла носишь. — Сам он давно срезал орла, объяснив, что он работает у партизан и не считает своим долгом носить гитлеровскую эмблему.