В Харькове в это время был голод, немцы терроризировали население, но, несмотря на устрашающие приказы, которыми был завешан весь город, нашелся в Харькове замечательный человек, врач, которому удалось добиться у властей разрешения открыть госпиталь для раненых и больных пленных красноармейцев. Открыть госпиталь немцы разрешили, но в продуктах отказали. Врач обратился к женщинам Харькова с просьбой приносить вареную пищу, чтобы спасти раненых, прокормить их. Люди сами были голодные, но потянулись к госпиталю женщины с ведрами и бидонами. Трудно приходилось и маме при немцах-постояльцах, но каждый день она варила ведро еды для раненых из мороженой кормовой свеклы, картофеля, сдабривая молоком. Будучи искусной хозяйкой, мама варила пищу из всех возможных и невозможных продуктов, в ход шли даже сброшенные початки кукурузы. То же ели и сами, и каждый день нужно было дать незаметно поесть спрятанному Андрею. Жили они на окраине Харькова, нести еду в госпиталь было очень далеко, мама не могла, у нее больная нога, помогали носить другие женщины и отец. Благодаря смелости и самоотверженности врача женщины Харькова смогли выкормить и спасти от смерти сотни раненых наших бойцов.

Один из офицеров, стоявших у мамы, ветеринар, был человеком очень внимательным, а второй, обер-лейтенант, был с гонором, так как служил в штабе при генерале. Мама, чтобы застраховаться как-то от немцев, разложила на комоде в большой комнате мои книги по искусству на немецком языке, развесила лучшие мои этюды знаменитых элитных жеребцов, а дома у меня оставалась целая коллекция портретов кобылиц и рысаков, написанных в 1939 году на Дубровском конном заводе возле Миргорода. Обер-лейтенант рассказал о картинах адъютанту генерала, адъютант пришел к маме, ходил по комнате, все рассмотрел и сказал, что генерал — большой любитель лошадей, эти картины нужно ему показать. Мама переполошилась, почуяв беду, зная, как дорожу я этими этюдами. Полезла на чердак, нашла этюды коров, пейзажи и повесила вместо коней.

Приехал на черном «Опеле» генерал с нашим постояльцем, заходят в дом, а на стенах, вместо обещанных рысаков, — «телята» и «коровы». Генерал стал смеяться над обер-лейтенантом, тот рассердился, покраснел от злобы, начал кричать, пристал с пистолетом к маме:

— Где лошади?! Где лошади?!

Пришлось маме опять лезть на чердак, снимать моих «коней».

Генералу этюды коней очень понравились, и он тут же распорядился отнести всё в машину и увез, прихватив заодно еще и пейзажи. Так и уехали мои «кони» в Германию. Солдаты и генералы Германии были очень небрезгливы, все, что могли, забирали как «сувениры из России». Мама очень сокрушалась, что он забрал все картины.

Потом я узнал, что немцы увезли в Германию не только коней на портретах, но и оригиналы, элитных жеребцов Дубровского конезавода, и лишь после войны некоторых из них, в том числе моего любимого Ручейка, удалось разыскать и вернуть в Дубровку.

После этого опять были у мамы неприятности с обер-лейтенантом. Он боялся ходить за сарай в уборную, так как в полукилометре за нашим садом начинался лес, и потому мочился прямо с крыльца, выйдет за дверь, станет на ступеньку и делает свое дело, не обращая внимания, что выходит женщина. Маму это возмущало, и однажды, когда, открыв дверь, она опять увидела перед собой спину обер-лейтенанта, то не выдержала такого свинства и толкнула немца в спину. Он упал на четвереньки, а мама захлопнула дверь. Немец перепугался, начал кричать: «Партизаны! Партизаны!..» — и стрелять в дверь, окна. К счастью, окна были закрыты ставнями, а мама с отцом легли на пол. Вскоре пришел второй постоялец, врач-ветеринар, успокоил своего друга, размахивающего «вальтером», увел прогуляться и усовестил, что просто женщина была возмущена. Потом они вернулись вдвоем, и офицер уже не стал расправляться с мамой, хотя долго еще не мог успокоиться и дулся на маму. Но с крыльца больше не мочился. А у меня до сих пор хранится картина, висевшая напротив окна, простреленная немцем.

При всех страхах и трудностях того времени мама сохраняла достоинство, умела быть сильной и бескомпромиссной. Папа мне рассказывал, что из-за своего характера мама часто попадала в разные истории, которые по тем временам могли кончиться очень и очень плохо. Однажды она заступилась за бывшего совхозного сторожа, сказав солдату, что пойдет к коменданту, если он не перестанет грабить больного старика. Солдат рассвирепел, наставил винтовку маме в лоб и так, маме пришлось спиной пятиться, вел ее до самого дома, иногда перехватывая винтовку из руки в руку, и маме казалось, что он вот-вот выстрелит. Но он не выстрелил, только понаслаждался тем, какой он сильный и смелый, может испугать женщину.

Подручные фашистов, полицаи, тоже не хотели отставать от своих хозяев и были еще более изобретательны. Пришло время, и отец с мамой снарядили Андрея. (Ему удалось выбраться из города и перейти линию фронта; потом он стал лейтенантом и прошел войну до Берлина.) Соседи не смогли уличить отца, но что-то все-таки пронюхали. Пришел к нам зять хозяев — начальник полиции, с еще одним полицейским и объявил, что папа укрывал комсомольца и если он сейчас не отдаст корову, то они пойдут и сообщат об укрывательстве в комендатуру. Папа понял, что донести в комендатуру они не рискнули: прямых улик нет, а все происходило в их же доме. Вот и шантажируют, чтобы отобрать корову, последний источник жизни стариков, хотят извести их голодом, забрать дом измором. И папа отказался отдать корову. Но полицаи не хотели отступать, зять закричал:

— Ты рисковал нашей жизнью, заставлял дрожать всю семью! Теперь посмотрим, как сам задрожишь! Будем вешать тебя!

Сразу вывели отца с мамой в сад, вынесли стул и поставили под нашей старой грушей. Перекинули через ветку веревку, завязали петлей, еще и мылом натерли, подвели отца, а маму стали заставлять надеть петлю на шею мужа. Мама сопротивлялась, тогда ее начали подпихивать пистолетом, а дружок зятя приставил дуло к глазу мамы. Папа сказал:

— Маня, надень, ты же видишь, это не люди. Когда мама надела петлю, зять сказал:

— Ну вот видишь, какой ты красный гад — жена сама тебя вешать хочет.

Заставили отца подняться на стул. Папа влез, они опять смеялись и острили:

— Как высоко залез старик, теперь его старуха не достанет!

Человек, который все это организовал, был мужем Ма-руси, младшей дочери хозяев, которую мама с детства жалела и ласкала.

Кончилось тем, что полицай угрожающе прошипел:

— Чтоб духу вашего здесь не было!

И они ушли, так и оставив папу под грушей с петлей на шее.