Рассказал Грише подробно, как помогла нам Аня. Он не удивляется:

— Я о ней слышал. Знаю ее сестру, она влюбилась в меня.

Говорит он это без бахвальства, просто, и делается жаль девушку. Девушек-военнопленных иногда присылают на кухню помочь чистить картошку и мыть посуду, здесь сестра Ани и увидела Гришу.

Пленные девушки находятся в отдельном корпусе, ходят они тоже отдельным строем, часто в строю поют песни, меняя слова, например: «Когда нас в бой пошлет товарищ Таня…» — но все знают настоящие слова, и всем делается радостно, здесь все остро воспринимается.

В комендатуру каждый день приводят двух девушек, они работают уборщицами, обе они Ани, и потому мы называем их Аня-маленькая и Аня-высокая. Аня Гусева (Аня-маленькая), которая нам помогла, производила на всех впечатление своими золотыми волосами, волнами падающими на плечи, и веселым характером. Аня из Свердловска, студентка медицинского института, попала на фронт медсестрой и взята в плен. С ней приходила вторая Аня — высокая, худенькая, напоминала мне чем-то Галочку, и мне всегда приятно было ее видеть.

Надо сказать правду, в нашем лагере немцы девушек-военнопленных не трогали, но и нашим военнопленным нельзя было с ними ни говорить, ни общаться, так что в рабочем корпусе Бормана они были как в монастыре.

Предательство. — Побеги. — Кухонный блок. — Гауптман Корн. — Немцы, фашисты и наемники. — Ковер и скрипка. — Декорации. — Гриша и Аня. — «Осведомитель». — Гибель Ани Гусевой. — Украинка. — Арест Гриши. — Судьба товарищей по лагерю

Сегодня по приказу гауптмана Генриха я рисую русский зимний пейзаж. Из окна комендатуры видны несколько сосен и домик, я развил тему, и получилась картина: опушка леса с заснеженными деревьями, вдали деревня, из труб поднимается дым.

Вернулся писарь из отпуска, мы его ждали с нетерпением, он обещал привезти акварельные краски. Вошел он очень важно и положил многозначительно передо мной и Николаем по маленькой алюминиевой коробочке акварельных красок. (Сколько этими красками было сделано! И тут, в лагере, и даже, бежав в партизаны, мы делали листовки, подкрашивая их этой акварелью.)

Вошли переводчики. Их четверо, Фукс, Ольшевский, Ганс и еще один, старик. Фукс и старик — русские из Литвы, Ольшевский — литовец, Ганс — немец из Днепропетровска, хотя на вид в нем нет ничего немецкого. Как-то Ганс рассказал мне свою историю. Восемь лет он был шпионом. Завербовали его, когда он жил в немецкой колонии в Поволжье, затем он переехал в Днепропетровск и работал на металлургическом заводе, выполняя свое шпионское задание.

Сейчас Ганс вошел чертыхаясь, с ним женщина лет тридцати пяти в русском платке, волосы белые крашеные и мелко завитые, губы тоже накрашены. Ганс сразу обратился к Генриху, недовольно сказал:

— Вот эта хочет с вами говорить. Женщина кокетливо улыбнулась, щуря глаза:

— Хочу говорить з паном наедине.

Гауптман вытаращил глаза. Одноглазый Ганс пояснил:

— Донос принесла.

Гауптман попросил нас выйти. Писарь тоже вышел, и мы в коридоре курили и ждали, когда эта крашеная кончит свое черное дело. Через некоторое время появился взбешенный Ганс, за ним вышла беловолосая женщина; наклонив голову, быстро проскочила в дверь на улицу. Ганс ругался:

— Вот гадина, так гадина! Даже капитан перепугался. Мы стали допытываться, с чем она приходила.

— Столько видел у вас предателей, а такого еще не видел! — Ганс опять выругался. — Пришла заявить на своего мужа. Он политрук, бежал из Полоцкого лагеря, ранен в ногу и руку. Как он сюда добрался? А сейчас лежит на чердаке у нее. Ранение такое, что калекой останется, так она пришла его сдать, а ей дайте мужика в лагере выбрать, здорового! Даже капитан ей сказал: «Гадюка! Тебя саму надо в лагерь посадить вместо мужа!» А она ему: «Попробуй! Я на тебя пожалуюсь, что хочешь политрука скрыть». Он и перепугался. Сейчас поведет сама мужа брать. — Ганс не мог успокоиться, поносил ее, гадину: — Вот страх с такой иметь дело…

Нам тоже стало не по себе. Стыдно за русских, стыдно за женщин. Но ведь это одна. А сколько рискуют, чтобы спасти или дать поесть! Сколько мы таких видели во время этапа! Мы все, русские и немцы, говорим, стараясь вновь обрести равновесие. Ты рискуешь, но крадешь бланк, другие рисковать будут, чтобы вывести из лагеря, спрятать, — и за все виселица, расстрел. А тут человек приполз домой, к жене, а она его хочет выменять на здорового мужика, без всякой любви, просто как скотину, чтобы были руки и ноги; а когда был здоровым, клялась в любви… Это было страшное событие даже для немцев, потрясшее всех своим коварством и жестокостью.