— Здравствуйте, — говорю.

— Здравствуйте.

Как начать разговор о партизанах, где они и как к ним добраться?

— Хозяин, есть закурить?

— Это есть.

Достает кисет с чудесным самосадом редким, и мы крутим цигарки.

Подходит Юрка и, по условию, становится сбоку, чтобы не дать одновременно взять нас на мушку.

— Есть в ваших краях партизаны? Бывают ли у вас в деревне?

Отвечает отрицательно.

— Нет, — говорит, — не слыхал.

Подошел еще белорус, худенький, невысокий, закуривает свой табак и начинает нас уговаривать уходить отсюда: на Остров или в другую сторону, а здесь, в Ворони, никаких партизан никогда не бывает.

Вижу, что разговор не получается — чувствую, попал не в те сани. Тогда, приободрившись, говорю:

— Хозяин, у меня люди в лесу, и нужно поесть, мы накопаем картошки, а вам вот три марки. — Это марки, которые я получил от немца за портрет.

Во мне живет воспитанное в ополчении чувство — нельзя брать бесплатно у населения, и потому протягиваю ему марки. Но хозяин отказывается:

— Да у нас немцы копают — не платят, партизаны копают — не платят.

Тут я начинаю наступать:

— Как ты сказал — партизаны копают?! Вы их снабжаете картошкой?! А говорил, не бывают у вас! Ты мне смотри!

Почему я так говорю, не знаю, но мне подсказывает чутье, что надо взять тон обличителя. Юрка копает в пилотку картошку, и мы по одному отходим, угрожающе еще сказав хозяину несколько слов.

…Ноги растерты, мы усталые и голодные, чувствуем, что где-то есть партизаны — но где?! На этот вопрос нам никто не отвечает, сразу замыкается человек, когда спрашиваешь, и это еще больше усугубляет трудность поисков. На встречу мы опоздали, а погоня и блуждания совсем нас запутали, мы переставали ориентироваться на местности.

Вечером третьего дня побега подошли к деревне, раскинувшейся по бугру. Решаем зайти с трех сторон, разделившись на группы по трое.

В деревне тихо, не слышно собак, в низинах уже лег туман, только в окнах еще теплятся отсветы вечерней зари. Стучу тихонько в окно, женщина в белом приоткрыла створку, спрашиваю:

— Молоко есть?

Она, высунувшись, тихо сказала:

— Поставила крынку. Сливать будете?

Понимаю, что выдать свою радость нельзя, сказал хладнокровно:

— Нет, мы поесть хотим, а сливать позже приедут. Женщина исчезла и через минуту протянула кувшин

молока и кусок хлеба.

В этот момент трижды свист донесся из темноты, сигнал опасности. Бежим с Колей и Иваном на свист. Навстречу ребята запыхавшиеся, Клочко стал быстро говорить:

— Там, ребята, полицаи. Мы пили молоко, а тут они — велосипедисты, их двое, один соскочил с машины и с «наганом» на нас: «Кто такие?» Говорим: «Литовцы». «Что здесь делаете?» Я сказал: «Засаду на партизан». «Сколько вас?» Говорю: «Сорок человек». Спрашивал все время тот, что с «наганом»; второй, длинный, стоял в стороне, наставил автомат на всех. Еще спросили: «Партизаны не проходили здесь?» Мы сказали, что нет. Они сели на машины, и первый, который спрашивал, сказал: «Мы с орскомендату-ры патруль, проверяем посты полиции». Надо удирать! Может, они за подмогой рванули! — закончил Николай.

Говорю, что ясно, это были партизаны:

— Какие могут быть патрули, когда тут молоко партизаны сливают?!

До рассвета мы не спим, спрятавшись в копах. Теперь мы опасаемся, что партизаны ночью нас уничтожат, приняв за литовскую полицию. Но у Николая не было другого выхода: сказать, что мы ищем партизан, а вдруг это полицаи? А сказав «сорок человек», он подстраховался и от полицаев, и от партизан. Но мы все в ожидании. Несколько раз ходил на собачий лай. Где залает собака, я туда крадусь — может, удастся встретить партизана. Но ничего не удалось сделать.

На рассвете начали пробираться в сторону леса. Шли по следам велосипедных колес, оставивших след на росистой траве, это те двое ночью проехали на велосипедах. На поляне увидели пепелище сожженной усадьбы и крестьянина с лошадью, собирающего остатки своего хозяйства. Ребята, чтобы его не напугать, сидели в кустах, а я этого мужика час уговаривал сказать, где есть партизаны. Наконец он сдался:

— И страшно вас, и жалко вас. Идите прямо, там будет поляна, на ней дом лесника, а вправо — тропка в Истопище, к партизанам.

Пошли мы, и действительно, вскоре перед нами открылась поляна и в середине за забором стояла изба, поле вокруг катком закатывал парнишка лет тринадцати-четырнадцати.

Опять я пошел в разведку, оставив ребят в кустах. Стал подходить к парню и спрашивать, где здесь Истопищен-ский лес. Но парнишка искусно уходил от меня к забору, делая вид, что не слышит или не понимает меня. Я был метрах в пятнадцати-двадцати от забора, когда вдруг увидел, что из-за него на меня смотрят сердитые глаза и угрожающе чернеет дырочка ствола винтовки, мушка направлена мне в переносицу. Раздалось сердитое: