Это мог быть как раз Вольпе-Фрязин, несколько раз ездивший в Рим по поручению Ивана III. Если признать эту гипотезу реальной, то своеобразие и тонкость дипломатии московского князя становятся еще более очевидными.

Обезопасив себя на какое-то время от враждебных действий Римской курии и продолжая с ней игру «на повышение» акций католичества на Руси, Иван Васильевич предпринял энергичные меры, чтобы ослабить опасность от быстрого сближения Казимира с ханом Большой Орды Ахматом, понимая, что этот союз для него опаснее активности католиков на западных границах Московского государства.

Нужно было выставить противовес союзу Казимира с Ахматом. Иван Васильевич видел этот противовес в союзе Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем. Смотрел и еще дальше, предугадывая, что Крым послужит мостиком для установления связей с султанами.

В 1472 году Иван Васильевич через некоего Хозю Кокоса, жителя Кафы, дал знать Менгли-Гирею, что ищет с ним дружбы. Менгли-Гирей не замедлил прислать в Москву посла Ази-Бабу, уполномоченного заключить предварительное соглашение, в котором уже содержались положения военного союза: крымский хан и московский государь обязывались находиться в «братской дружбе и любви, против недругов стоять заодно».

В марте 1474 года из Москвы в Крым был направлен посол Никита Беклемишев, дабы утвердить соглашение, достигнутое с Ази-Бабой, и расширить сферу московско-крымского сотрудничества, имея в виду совместную борьбу против хана Ахмата и польского короля Казимира. Однако в 1474 году Менгли-Гирей воздержался включить Казимира в число «общих» врагов.

Переговоры продолжались. Они продолжались и после того, как Крым в 1475 году был завоеван Османской империей, Теперь эти переговоры приобрели еще более важное значение. Однако их ход был нарушен попыткой объединения Большой Орды с Крымом, в результате чего в 1476 году Менгли-Гирей был свергнут, и два года в Крыму сидел сын Ахмата — Джанибек.

Обстановка на южных границах Московского государства осложнилась.

Договор на Коростыни юридически закрепил власть великого князя над Новгородом, но с сепаратистскими настроениями высшего новгородского боярства не покончил.

На первый взгляд многим участникам дела могло показаться, что приход великого князя с войском всей земли не выходил из ряда обычных демонстраций силы. Начиная с Симеона Гордого, князья приходили и уходили, а порядки возвращались в обычное русло. Московский князь и его суд были далеко, власть на месте — в руках бояр. Несомненно, что пролитовская сторона принимала в расчет и трудности Ивана Васильевича на юге, и содружество Казимира с ханом Большой Орды Ахматом.

На этот раз оппозицию великокняжеской власти возглавил посадник степенный Василий Ананьин. Трудно сказать, насколько он лично «тянул» к Литве, но опирался он на Борецких и «пролитовскую сторону».

Они всячески утесняли «житьих» и «молодших» людей, то есть те сословия, которые стояли за единовластие великого князя. Страсти постепенно накалялись, и дело кончилось побоищем, которое развязал и возглавил Василий Ананьин. Побили множество народа, пограбили дворы, словом, учинили погром сторонников Москвы.

В Москву побежали жалобщики. Псковский летописец прямо указывает, что «житьи» и «молодшие» люди призвали в Новгород великого князя. Для Ивана Васильевича это побоище стало новым предлогом для давления на Новгород.

22 октября 1475 года (заметим, что это было время окончательного подчинения Крыма Османской империи, а вместе с тем и время установления тесного сотрудничества Москвы с Менгли-Гиреем) Иван Васильевич выехал из Москвы в Новгород. В Вышнем Волочке великого князя встретил посол владыки Феофила с дарами, сюда же явились и первые жалобщики. Великий князь принимал челобитные от жалобщиков без гнева на них. А их собиралось все больше, они встречали князя чуть ли не на каждом погосте, отнюдь не стесняясь новгородских чиновников. Наконец в 90 верстах от Новгорода навстречу вышли посадник степенный Ананьин, а с ним и владыка Феофил.

21 ноября 1475 года Иван Васильевич вошел в Новгород. Был гневен, принимал жалобщиков, не «пожаловал» отобедать ни у владыки, ни у кого-либо другого. Вся эта медлительность была прекрасным спектаклем «государева гнева». «Потому что, — говорит летописец, — земля эта давно уже в своей воле жила, о великих князьях небрегла и не слушала их, и много зла было в ней: убийства, грабежи, домам разорение напрасное; кто кого мог, тот того и обижал».

23 ноября Иван Васильевич въехал в крепость, был встречен владыкой и духовенством, отстоял обедню у святой Софии, пожаловал владыку согласием отобедать у него. Еще два дня слушал жалобщиков, затем призвал владыку и посадников. То был его первый княжеский суд. Думается, что гнев и ярость владели Иваном Васильевичем немалые, но он всегда умел себя сдерживать и понимал, что малейший просчет принесет новых врагов, а строгость и справедливость оторвут от противной стороны на его сторону новых людей. Он заявил: «Ты, богомолец наш, и вы, посадники, объявите отчине нашей, Великому Новгороду, чтобы дали на обидчиков своих приставов, как я дал на них своих, потому что я хочу дело рассмотреть; и ты, богомолец мой, и вы, посадники, тогда у меня были; хочется мне обиженным управу дать».

Каждое слово здесь взвешено, за каждым оборотом глубокий политический смысл. Новгород всего лишь «отчина» великого князя, а не равноправная сторона. Но суд великий князь из уважения к Новгороду творит с его владыкой и посадниками. Их право пока не узурпировано.

26 ноября обидчики и обиженные предстали перед великим князем на Городище. Великий князь признал жалобы справедливыми. Посадник степенный Ананьин, а также посадник Иван Афанасьев с сыном, что звали Новгород за литовского короля, тут же были схвачены.