В своем непроходящем гневе Давид спрашивал себя, действительно ли Квентин нашел его восемнадцать лет назад перед монастырем или, возможно, он где-нибудь его украл, потому что проклятый целибат [8] не давал ему возможности осуществить мечту о собственном ребенке, вернее сказать, о существе, которое он мог бы сформировать по своему желанию и вырастить из него преемника. Его разочарование было безграничным. Он сознавал, насколько абсурдны и нечестны его мысли о Квентине, но сейчас это не имело значения. А разве поведение Квентина по отношению к нему было честным?

Дверь открылась, и Квентин подошел к нему непривычно быстрым шагом.

– Давид… – сказал он просящим голосом. Он взял его за запястье, но Давид рассерженно вырвал руку и отошел на несколько шагов назад.

– Почему ты против того, чтобы меня полюбила девочка? – гневно спросил он. – Я же не монах, как ты! Когда ты наконец это поймешь?!

Квентин смерил его взглядом, в котором юноша смог бы прочесть искреннее сожаление, если бы он не был в таком раже.

– Пожалуйста, сядь, Давид. – Квентин указал на один из двух деревянных стульев возле столика у большого окна.

Против воли Давид покорился и сел на указанное ему место, не отводя от монаха рассерженного взгляда.

– Что с тобой, Квентин? – повторил Давид вопрос, который его приемный отец сегодня уже оставил без ответа, но в этот раз в голосе юноши были слышны истерические нотки.

Старик о чем-то умалчивает, Давид ясно это чувствует. Он не допустит, чтобы Квентин снова отмолчался. Это должно быть как-то связано с обстоятельствами, которые привели его в монастырь. И с чудесным заживлением раны, о котором ему удалось на время забыть благодаря присутствию Стеллы и о котором не желал больше ничего говорить. Но что-то с Квентином сегодня не так и что-то не так с ним самим. Черт его знает, что именно не так…

Квентин недолго выдерживал его взгляд. Он начал нервно теребить плетеный шнур от модной несколько веков назад и давно устарелой рясы и наконец рывком повернулся, чтобы снять с полки толстый, запыленный, пожелтевший том истории, который затем положил на стол перед Давидом: С уверенностью, которая заставляла предполагать, что он знает эту книгу вдоль и поперек, монах открыл одну из тончайших, почти просвечивающихся страниц, на которой был изображен клинчатый восьмиконечный крест.

– Восьмиконечный крест, Давид, – беспомощно начал он, показывая на рисунок, подозрительно похожий на тот, который Давид днем раньше небрежно набросал у себя в блокноте.

На один момент перед внутренним взором Давида ожили и замерцали картины из его сна. Квентин знал о навязчивых сновидениях своего подопечного, но всегда считал их следствием того, что Давид слишком поздно ложится спать.

– Знак, который ты постоянно видишь во сне… – объяснил старик с явным затруднением, – это символ тамплиеров.

– С чего это ты вдруг о них заговорил? – Давид недоуменно посмотрел на священника.

Двадцать четыре часа назад, как и во многие другие дни, когда он ломал голову над постоянно повторявшимся странным сном, это бы его страстно заинтересовало. Но сейчас это не имело никакого значения. Он хотел знать лишь одно: почему Квентин увел его от Стеллы и, возможно также, почему лицо священника стало бледнее мела, когда он узнал о поездке Давида в клинику.

Квентин приподнял том чуточку выше и стал листать его с такой лунатической целеустремленностью, которая окончательно убедила Давида в том, что монах действительно знает эту охватывающую более тысячи страниц книжищу, переплетенную в красную кожу, знает наизусть, включая номера страниц и знаки препинания. «Это, должно быть, из-за целибата, – с горечью подумал Давид, – у старика было слишком много свободного времени». Однако юноша все же не мог полностью подавить в себе любопытство и жажду знаний, которая всегда была неизменной чертой его характера, и поэтому он с интересом рассматривал фрески и гравюры, изображенные на страницах, которые открывал Квентин. Это были картины из крестовых походов, представлявшие крестоносцев в борьбе против так называемых неверных.

– Орден тамплиеров был основан вскоре после начала первого крестового похода, – говорил Квентин, при этом стараясь не смотреть в лицо приемному сыну. – Тамплиеры быстро завоевывают себе репутацию бесстрашных воинов Господа…

А затем случилось странное: хотя Давид все еще был вне себя от обиды и разочарования, слова монаха захватили его настолько, будто он всю свою жизнь только того и ждал, чтобы это узнать. Он почему-то услышал гремящий стук копыт могучих боевых коней, на которых крестоносцы мчались по впечатляющей первозданной местности. Он видел огромное облако пыли, которое почти поглотило их маленькую армию, так что различить теперь можно было одни только неясные очертания фигур. Он вдруг оказался в гуще кровавой битвы, где воины в распахнутых белых плащах с сияющими алыми крестами боролись с другими воинами, которые ожесточенно защищались от упорно наседавших на них тамплиеров, размахивая покрытыми кровью клинками, тяжелыми палицами с шипами и боевыми топорами. От борющихся пахло кровью и потом. Давид заглядывал в глаза тех, у кого уже не было времени понять, что они проиграли, потому что они были мертвы еще прежде, чем смогли это осознать.

Картина пропала, рассеялась, сменившись другой. Давид увидел великолепного белого боевого коня, чью красоту не портили ни пыль, ни грязь, ни пот на шкуре. Но еще более сильное впечатление, чем благородное животное, на него произвел восседавший на нем всадник: широкоплечий человек довольно высокого роста, после долгой скачки и многих боев такой лее грязный и потный, как его конь, тем не менее поражал гордостью и грацией, с которой сидел в седле своей галопирующей лошади. На нем также был белый плащ тамплиера. В ножнах на его поясе болтался роскошный, украшенный орнаментом и драгоценными каменьями меч, в рукоятку которого был вделан клинчатый восьмиугольный крест – его Давид знал из своих снов. С бешеной скоростью жеребец со всадником помчался по узкой улице, которую окаймляли плоские постройки. Люди, находившиеся на этой улице, поспешно убирались с дороги и укрывались в безопасном пространстве между невзрачными домами.