– Боги милосердные, Винн! – воззвал полуэльф. – Эта лампа светит ярче костра. Погаси ее и давай уже наконец все поспим!

Рука девушки дрогнула, и на свеженаписанные буквы шлепнулась изрядных размеров клякса.

Винн оглянулась на Лисила и Магьер, которые уже постелили себе и приготовились спать, затем перевела взгляд на свои испорченные заметки. Они ехали весь день без перерыва, и вот теперь, когда она улучила минутку сделать хоть что-то толковое, ее гонят спать, точно заигравшегося ребенка!

– Да, конечно, извините, – откликнулась она и, собрав письменные принадлежности, задвинула заслонку лампы, чтобы та перестала светить.

Забираясь под одеяло, Винн почувствовала, как ползут по щекам крупные непрошеные слезы. Потом что-то мягко ткнулось ей в ноги, и она выглянула из-под одеяла.

В ее ногах едва слышно посапывая, сидел Малец, и его серебристая шкура в пламени огня отсвечивала золотом. Пес уставился на Магьер, и в его прозрачно-голубых глазах светилось неподдельное сочувствие. Хвост его, виляя, стучал по земле и разбрасывал во все стороны хвою и прошлогодние листья.

Винн приподняла краешек одеяла, Малец на брюхе вполз под него и улегся рядом с Винн, уткнувшись носом в ее под мышку. Девушка крепко обняла пса, зарыв пальцы в густую шерсть. Что ж, по крайней мере Малец по-прежнему с ней.

*

С тех самых пор, как Чейн сменил жизнь смертного на существование вампира, он ни разу не испытывал настоящий голод. Никогда прежде ему не приходилось провести целых две недели без единого кормления, И сейчас, затаившись в кустах ежевики, на расстоянии вытянутой руки от горстки жалких хижин, он отчаянно, неистово жаждал крови, жаждал вновь испытать, как наполняет все его существо теплая влага жизни.

Когда Чейн проснулся и увидел, что Вельстил ворочается с боку на бок и что-то бормочет во сне, он тотчас осознал, что ему просто необходимо подкрепиться. Скакать еще одну ночь напролет, ощущая внутри сосущую, невыносимую пустоту, – нет, он этого больше не выдержит! И Чейн, пользуясь тем, что его спутник продолжает спать, бесшумно выскользнул из капища.

Всеми чувствами, доступными Детям Ночи, он чуял живую плоть и кровь. Вся эта благодать находилась совсем близко – в бревенчатых, крытых соломой хижинах. Запах плоти и крови рождал в памяти Чейна блаженные ощущения: покорно рвущаяся под зубами кожа, теплая соленая влага, хлещущая потоком в горло… И конечно же, биение сердца жертвы, которое замирает в такт с растущим внутри его пульсом жизненной силы.

Дождаться ли ему, пока кто-то выйдет из дому – прихватить ли дров, проверить перед сном, надежно ли заперты в сарае гуси? А что, если этого вообще не произойдет?

Дверь одной из хижин распахнулась, и кряжистый мужчина выглянул наружу, чтобы выдернуть из поленницы охапку дров. Чейн напрягся, изготовившись к броску, но мужчина так и не вышел во двор, потому что из хижины донесся пронзительный женский голос:

– Дверь закрой, Эван! Холоду напустишь!

Дверь хижины закрылась.

Чейну так и не удалось развить в себе те ментальные способности, которые проявлял его бывший хозяин Торет, однако он, сосредоточившись, мог определять, сколько смертных присутствует в некоем конкретном месте. Направив все свои чувства на хижину, он почуял внутри пять «жизней». Этого было многовато, и Чейн перевел мысленный взгляд на соседнюю хижину. Там обнаружились только двое смертных.

Он подошел к хижине, постучал. Дверь приоткрылась, и в щель настороженно выглянула старуха с длинной седой косой. Чейн тут же обхватил себя руками, притворяясь, что озяб.

– Прошу прощения, матушка, – заговорил он, – но меня сбросил конь, и случилось это в полулиге отсюда, когда я ехал в соседний город. До темноты мне так и не удалось сыскать трактира. Я поспрашивал, где можно заночевать, и Эван сказал мне, что у вас сыщется для меня и поздний ужин, и местечко у очага.

Карие глаза старухи подозрительно сузились… однако Чейн в своем длинном, хорошо сшитом плаще и добротных сапогах нисколько не походил на разбойника. В душе он надеялся, что старуха примет его за молодого торговца.

– Да уж, трактиров здесь в округе нету, – подтвердила она скорее вежливым, нежели сочувствующим тоном. – Так, говорите, Эван вас сюда послал? Очень на него похоже! Оболтус ленивый, все бы ему нос совать в чужие дела!

– Кто там, бабушка? – донесся из хижины девичий голос, и Чейн крепко стиснул зубы, чтобы не выдать их предательскую, нетерпеливую дрожь.

– Молодой человек, который ухитрился потерять собственного коня, – ответила старуха, хихикнув, а затем шире отворила дверь. – Что ж, входите уж. Покормить мы вас покормим, но уж на ночлег проситесь к Эвану и Ольге. Внучка моя – незамужняя девица, и давать пищу сплетням нам без надобности.