Соат стояла рядом и дышала.

Желтое, солнечное мыло выскользнуло из рук.

Наклонился, поднял. Наклоняясь, почувствовал, как по-разному пахнет эта Соат на протяжении всего тела. Ноги пахли какими-то цветами.

Отловленное мыло оказалось все в каких-то черных угрях, волосках.

Соат. Ее зовут Соат.

Он хотел спросить ее, о чем эти переговоры. Он хотел ее спросить, свободна ли она сегодня вечером. Он хотел спросить, почему у нее такое странное, редкое имя.

Соат приоткрыла темную дверь с надписью “Менеджер”:

— Акбар-ака, переводчик пришел.

Комната была большой — трое сидящих тонули в ней. Они сидели за столом и держались за этот стол, как потерпевшие кораблекрушение. Трое немолодых мужчин боялись утонуть в пространстве комнаты.

Один из них был индусом или пакистанцем.

Алекс представился и сел за стол.

Мужчины смотрели на него. Соат почему-то тоже осталась.

Тишина текла, деревяшка стола качалась под руками.

Они чего-то ждут, подумал Алекс. Аккуратно оглядел присутствующих. Молчат.

Трое разных мужчин, три разных молчания сидели напротив него.

Пакистанец молчал как пружина. Ему хотелось говорить, сжатые губы с трудом удерживали слова.

Другой, тот самый Акбар, был молчуном-гурманом. Долго перекатывает тишину во рту, от языка к щекам и обратно.

Третий из молчащих был маленьким человеком с большими глазами. Глаза — две семитские рыбы — медленно плыли в океане мыслей. Они плыли и говорили все. Абсолютно все. Но Алекс плохо понимал их. Они говорили по-халдейски.

Алекс не выдержал:

— А что... кого-то ждем?

Мужчина с глазами-рыбами наклонился к Акбару:

— Переводчик спрашивает, ждем мы кого-то или нет.

Говорил он с легким шелестящим акцентом. Его русский язык был старым, как виниловый диск, и поцарапанным.

Акбар помотал головой:

— Мы не ждем. Пусть начинает.

— Начинайте, господин переводчик, — сказали рыбы.

— Я? Я не понял, что я должен начинать...

Акбар повернулся к Соат:

— Он помыл руки?

Соат кивнула:

— Даже мыло уронил.

— Сори, сори, — застрекотал индопакистанец, показывая, что он не понимает.

— Переведите ему, — сказал маленький человек Алексу и моргнул рыбами.

— Что перевести? — вспотел Алекс.

— Что вы уронили мыло.

— I dropped a piece of soap1, — сказал Алекс.

Акбар кивнул.

— Сори, сори, — снова забеспокоился пакистанец, — вот лэнгвич даз хи спик? Ай донт андэстэнд хим2.

— Инглиш, — подсказал Акбар.

— Хиз инглиш из вери-вери бэд. Ай кэннот андэстэнд ит3, — и печально сложил руки домиком. Маленьким и неуютным домиком.

Алекс поднялся, чтобы уйти.

Акбар удержал его; повернулся к Соат:

— Соат, убери отсюда этого зануду, — ткнул в пакистанца. — Не понял, зачем ты его вообще привела.

— Он жаловался, что ему скучно. — Соат подошла к пакистанцу и, толкая спинку его кресла, выкатила из комнаты. В кресле недовольно болтали ногами.

Дверь с железным причмокиванием закрылась.

Солнечный свет, щедро нарезаемый оконной рамой в виде больших кусков сыра, померк и заплесневел. Сумерки растворили людей, истолкли в песок их голоса. Один диктофон на столе еще крутил, шумел, перемалывая кофейные зерна бесполезного рассказа.

Алекс слышит слово “лотерея”

— Уф, — вздохнул с облегчением Акбар, когда захлопнулась дверь. — Сложные переговоры. Да, Билл?

— Да, — ответил Билл; рыбы-глаза еще добавили что-то по-халдейски.

— Спасибо вам, — Акбар повернулся к Алексу.

— Мне?

— Да. Жалко, что вы нам ничего не рассказали. Мы ведь ждали. Неужели в вашей жизни не было ничего интересного, кроме того, что вы уронили мыло?

Стол снова поплыл. Странное море шумело в ушах Алекса.

— Нет... Я еще разбил яйцо, — признался Алекс. И зачем-то добавил: — Сегодня.

— Какое совпадение! — прошептал Акбар и распахнул сейф, темневший за его спиной.

Сейф был набит яичной скорлупой.

— Знак свыше, — сказал Билл.

“Расплачиваться со мной тоже яичной скорлупой будут?” — подумал Алекс, глядя в сейф.