Однажды она стала ему изменять. Потом перестала. Потом еще – пару раз. Потом снова стала верной женой.

Так прошла жизнь. Наступили ранние заморозки: сорок лет.

В анкетах она писала, что у нее есть дети.

Два независимых существа. Курят, зарабатывают. Чужие.

Чужжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжие!

По-настоящему в ее жизни только рельсы. Раньше ей казалось, что это из-за мужа. Из-за тяжело протекавшего брака. Но с остальными партнерами было еще хуже.

Муж хотя бы меньше у нее воровал. Так, по мелочам.

Иногда приходили в гости дети. Она вставала у плиты и пекла блины. Дети съедали блины и уходили. Она проветривала кухню от сигаретного дыма и шла куда-то вдоль рельсов, в темноту.

Взяли ее за кражу свитера в магазине подержанных вещей.

Аделаида вышла в мокрый сад.

“Вообще-то, – говорил Секретарь, стоя около медленно капающей сирени, – вообще-то здесь хорошо. Вот вы как считаете”.

Она никак не считала. Секретарь ей не нравился.

Из-за кустов выглянул мальчик Халамед: “А я все слышал”.

На нем была вязаная шапка. Медленно побежал в главный корпус.

“Вы любите сирот”, – спросил Секретарь, пытаясь оторвать ветку сирени.

Если разобраться, Секретарь ее даже младше.

Идиот, ну что он делает с этой сиренью.

Вернулся Халамед. Забыл ножницы и расчески. Причесывал и стриг траву. Люди не доверяли ему свои волосы.

Аделаида подошла к Халамеду. Он сидел за кустом и причесывал траву.

“Как обросла”, – говорил Халамед. Аделаида села на корточки и стала смотреть, как расческа скользит по траве.

Его зовут Секретарь.

Он богат; на воле у него есть яхта. На яхте лежит девушка.

Он крадет меньше всех. Только один раз, по подсказке, украл вилку. Покраснел, вспотел. Все подбадривали. Не выдержал, вернул на место. Нет силы воли.

Его зовут Стенгазета.

Смотрит на мир сквозь пыльные очки. Надо протереть; поиски платка приводят под кровать. Под кроватью находит книгу. Сидит на полу, читает. Очки так и не протерты. В окне движется его любовь. Там сад; мальчик Халамед водит расческой по траве, вычесывая мурашей. В тени, с обломком сирени в руках, улыбается Секретарь.

Секретарь украл землю. На кладбище. Юридически говоря, купил. Купил незаконно – законно у нас вообще ничего нельзя купить. Законно можно только украсть. Есть закон, что и как можно украсть, и что тебе за это будет, если попадешься. Попадаемся редко. Потому что с детства знаем. Потому что родители учат, где и что можно. “Зачем вам понадобилась земля на кладбище”, – спросили Секретаря на суде. Когда-то он объездил весь мир. Теперь у него только этот сад. Тяжелые ветви. Трава, в которой ползает мальчик Халамед. Аделаиды уже не видно. Она внутри. Она идет по горбатым половицам коридора. Она открывает дверь и летит к Стенгазете, распахнув руки.

Мальчик Халамед поднялся и вытер об себя зеленые ладони. Трава радовала глаз. Если бы не зависть взрослых, он продолжал бы жить в парикмахерской. Но взрослые завидуют детям. Он выпил целую раковину этой зависти.

Он родился и устал. Он лежал, маленький, голый, уставший, в парикмахерской. Вокруг лезли головой в раковину. Днем его прятали. Покупали синее пастеризованное молоко. Иногда шутили насчет того, кто его усыновит.

А он ползал по волосатому линолеуму. Он рос в подсобке, маленькой квадратной комнате без окон. В ней стояли три лысые искусственные головы. Одна мужская, одна женская, одна – популярного актера с фамилией Трюфель. “Для чего они”, – спрашивал Халамед у парикмахеров. “Если клиенту отрежет голову, заменим вот этой”.

Он верил.

Он верил всему. Он рос в подсобке.

Однажды голову вынесли. Одну из трех. Халамед выбежал в зал, чтобы увидеть, как на дырку в плечах сажают новую немного пыльную голову.

И не увидел.

Просто ее украли и продали через окно. В окне мелькнули руки покупателя. Может, это был актер Трюфель.

Несправедливость мира, в котором можно продать голову через окно, поразила Халамеда.

Ее зовут Стюардессой.

Вот и все, что о ней можно сказать. Остальное – макияж.

Они медленно передвигались по взлетному полю.

Вынырнул кусок улицы, с хлебным магазином и бегающими детьми. Город никак не мог закончиться. Пытался и не мог. Проехал трамвай, рассыпая дрова звука.

“Далеко еще до самолета”, спросила Аделаида, держа на руках чужого ребенка. Она украла его где-то в центре, вместе с авиабилетом. Теперь жалела об этом. Ребенок обнимал ее.

Последние остатки города исчезли за бетонным забором. К забору была привязана собака. Она сторожила аэродром.