Прежде всего, он учитывал, что 4 ноября 1958 года — день его последних выборов уже прошел. День следующих выборов будет днем Никсона. Это ставило Никсона в щекотливое положение — быть одновременно лояльным членом Администрации, послушным исполнителем и человеком, имеющим собственную позицию. Однако и Эйзенхауэр испытывал некоторое беспокойство, представив себе, что через два года ему придется передать президентство Никсону или — еще хуже — демократам. В случае победы оппозиции, считал Эйзенхауэр, начнется оргия растрат на оборону и социальные программы, сопровождаемая снижением налогов, — перспектива, которая ему внушала ужас.

Не мог он относиться с оптимизмом и к тому, что Никсон будет его преемником. После шести лет прохладных отношений между ними Эйзенхауэр продолжал воспринимать Никсона двояко. Он не сомневался в его лояльности, честности и даже способностях, но его беспокоили амбиции Никсона. 11 июня Уитмен пометила в своем дневнике, что Эйзенхауэр завтракал вместе с Никсоном. Вице-президент спросил Президента, пригласит ли он нескольких друзей Никсона — все очень богатые люди, склонные к пожертвованиям, — на уик-энд, во время которого предполагались прогулка на яхте, принадлежащей военно-морскому флоту, и игра в гольф в Квантико. Эйзенхауэр, который очень гордился тем, что не смешивал политику и светскую жизнь (хотя, конечно, он это делал), ответил резким отказом. Позднее Президент сказал Уитмен: "Это ужасно, когда люди становятся политическими честолюбцами"*1.

Другая проблема в их взаимоотношениях — стремление Никсона делать больше, быть больше на виду, нести больше ответственности, чему Эйзенхауэр препятствовал. Но главное, почему были невозможны тесные отношения между ними, это различие во взглядах, что считать наиболее важным. Положение Никсона заставило его сконцентрировать все свое внимание и энергию на выборах 1960 года; положение Эйзенхауэра — сосредоточиться на тех проблемах, которые он смог решить на своем посту за последние два года. Ирония ситуации заключалась в том, что Никсон должен был принимать решения, исходя из краткосрочных интересов, ограниченных сроком выборов, в то время как остающиеся у Эйзенхауэра последние два года вынуждали его ориентироваться на долгосрочную перспективу. Целью Никсона были голоса избирателей. Цели Эйзенхауэра — прочный мир, запрет ядерных испытаний, разоружение, урегулирование спорных вопросов.

10 ноября 1958 года Хрущев объявил о своем намерении подписать как можно скорее мирный договор с Восточной Германией. Как считал Хрущев, эта акция будет означать прекращение прав союзников в Западном Берлине. По убеждению Эйзенхауэра, ничего подобного произойти не может, поскольку права союзников находиться в Берлине основывались на соглашениях военного времени, заключенных в Ялте, и никакого отношения не имели к Восточной Германии, режим которой союзники не признавали.

Хрущев установил крайний срок — 27 мая 1959 года. Если союзники не согласятся на проведение переговоров о выводе своих войск из Берлина к этой дате, то он подпишет договор с восточными немцами, и тогда союзники будут вынуждены силой пробиваться к Западному Берлину, так как договора с Восточной Германией у них нет.

Эйзенхауэр был уверен, что Хрущев блефует и что он отступит, если союзники сохранят твердость. Хрущев хотел проведения встречи на высшем уровне, чтобы обсудить вопрос о Берлине. Эйзенхауэр был против. Чтобы затормозить такое развитие событий, Эйзенхауэр настаивал на предварительной встрече на уровне министров иностранных дел — пусть вначале министры достигнут некоторого прогресса в разрешении спорных вопросов.

Однако в то время как Айк преуменьшал значение этих событий, страна в целом значительно преувеличивала масштаб грозившей опасности. Демократы во главе с сенаторами Саймингтоном и Кеннеди присоединились к требованию Объединенного комитета начальников штабов значительно увеличить средства на новые виды вооружений и расширение вооруженных сил. Ни в коем случае нельзя считать, что давление, оказываемое с целью роста военных расходов, было ограничено только требованиями Саймингтона и Объединенного комитета начальников штабов. По всей стране широко распространилось мнение, усердно поддерживаемое пропагандистской машиной Пентагона, военной индустрией, демократами и ведущими обозревателями, что реакция Эйзенхауэра на берлинский кризис недостаточна.

Нацией овладело нетерпение, по крайней мере, такое мнение было расхожим в холлах Конгресса и в средствах массовой информации. Людям хотелось действовать, они горели желанием наступать в холодной войне. Раздавались даже призывы дойти до Берлина, используя силу, и тем самым преподать Советам урок.

Однако Эйзенхауэр считал, что такая агрессивность нагнеталась теми же силами, которые ратовали за увеличение производства бомбардировщиков и других видов вооружений. "Я ужасно устаю от лоббистов, представляющих интересы производителей вооружений", — сказал он республиканским лидерам. Увидев рекламу, которую опубликовали фирмы "Боинг" и "Дуглас", Эйзенхауэр сказал: "Вы начинаете понимать, что эта проблема связана вовсе не с обороной страны, а лишь с желанием жирных котов получить еще больше денег для себя". Эйзенхауэр также полагал, что "все это кажется истерией, имеющей в основном политический характер"*2.

Но общественное мнение, созданное искусственно или нет, было решительно настроено в пользу дополнительных мер. Произошло то, чего опасался Эйзенхауэр, — люди были запуганы, и в этой борьбе они инстинктивно требовали увеличения военной мощи. И хотя они доверяли Айку, его политика повергала их в замешательство. Он говорил, что в Берлине надо проявить твердость, но одновременно объявил о сокращении вооруженных сил на 50 тысяч человек.

По мере приближения 27 мая — крайнего срока, объявленного Хрущевым, по стране начала распространяться лихорадка боязни войны, похожая на те, которые были связаны с военной опасностью на Дальнем Востоке в 1954 и 1955 годах, только значительно более серьезная, поскольку на этот раз Соединенные Штаты оказывались в прямой конфронтации с Советским Союзом, а арсеналы вооружений по сравнению с 1954 годом увеличились в четыре и даже более раз.

Дуайт Эйзенхауэр был тем человеком, который, как никто другой, сдерживал развитие берлинского кризиса. Его действия вызывали восхищение. Это были действия человека, сочетающего качества опытного дипломата, государственного деятеля и политика. Он дал Хрущеву возможность отступить, он успокоил союзников, он сдерживал Объединенный комитет начальников штабов и других ястребов, он свел риск до минимума, он удовлетворил общественность тем, что его ответ был выдержан в соответствующем тоне, и он не допустил, чтобы демократы бросили миллиарды долларов Министерству обороны. Его основная стратегическая линия заключалась в том, что он просто отрицал наличие кризиса. Его самым основным инструментом было терпение, и он снова и снова терпеливо разъяснял фундаментальные истины о ядерном веке.