В своих письмах Эйзенхауэр касался двух главных причин, по которым поддержка Америкой НАТО вызывала возражения. Первой причиной было то, что европейцы, под влиянием лейбористской партии Великобритании, социализировались, и потому друзья Эйзенхауэра спрашивали: "Почему, черт возьми, мы должны поддерживать эту компанию розовых?" Эйзенхауэр заверял их, что Европа всецело предана идее свободы и демократии, она не собирается становиться коммунистической (до тех пор, пока Соединенные Штаты не оставят ее одну) и что было бы "ужасной ошибкой требовать согласия по всем частным вопросам политики и экономики. Это скорее бы разъединило нас!"*37.

Второй, куда более серьезной причиной было то, что Соединенные Штаты берут на себя обязанность защищать Европу, а это требует немыслимых затрат, которые будут только расти. Эйзенхауэр признавал серьезность подобного возражения. "Мы не можем быть новым Римом, который посылает легионы охранять свои дальние границы", — говорил он. Эйзенхауэр сознавал, что экономическая мощь Соединенных Штатов — это величайшее достояние свободного мира, и соглашался, что миллиардные затраты на оборону в конечном счете приведут к банкротству США, которое подарит Советам возможность "одержать самую грандиозную их победу". Но он настаивал, что программа поддержки НАТО — краткосрочное предприятие. Американская помощь нужна теперь, в 1951 году, но период, в течение которого она будет необходима, может быть довольно коротким. Эду Бирмингему он заметил безрадостно: "Если через десять лет все американские войска, расположенные в Европе ради нашей национальной безопасности, не вернутся в Соединенные Штаты, весь этот проект рухнет"*38.

Что касается Европы, то здесь, считал он, главное — вопрос ее морального состояния. Спустя неполные шесть лет после самой разрушительной войны в истории европейцы просто думать не хотели о сражениях — или о подготовке к ним — и о новой войне. Далее, по наземным силам соотношение было столь катастрофичным — у НАТО лишь 12 дивизий, у русских — 175, — что представлялось невозможным остановить Красную Армию, не применив атомного оружия, но если американцы в любом случае собираются использовать атомные бомбы, для чего тогда мучиться и создавать европейские сухопутные войска, особенно если это потребует таких затрат, замедлит или вовсе остановит оздоровление экономики и лишь спровоцирует русских?

Эйзенхауэр считал, что достаточно создать обычные вооруженные силы, а полагаться на атомную бомбу — и безумно, и безнравственно. На встречах с европейскими лидерами Эйзенхауэр старался создать обстановку доверия. Безусловно, он должен просить их смотреть на проблему глубже, тратить больше, но нужно также учитывать очевидные политические реалии. Как объяснял Эндрю Гудпей-стер, его главный адъютант: "Он великолепно чувствовал, в каких условиях приходится работать правительствам тех или иных стран, какое реальное сопротивление нужно преодолевать политическим лидерам, а потому нельзя слишком сильно давить на них, нельзя просить слишком многого"*39.

По этой причине Эйзенхауэр делал упор на моральное состояние, укрепление которого не требовало от них материальных затрат. "Гражданские лидеры толкуют о моральном состоянии страны так, словно это какой-то неконтролируемый процесс или явление природы — гроза или холодная зима", — жаловался он в своем дневнике, тогда как "для лидера-солдата моральный дух... самое сложное, но это одновременно и то, на что он может и обязан воздействовать". Вот так он действовал: настаивал, льстил, воодушевлял. Он просил правительства ежедневно вдалбливать согражданам "о величии человека и ценности свободы; вместе с тем следует напомнить, что на свободу нужно работать каждый день и всю жизнь!".

В седьмую годовщину операции "Оверлорд" Эйзенхауэр приехал в Нормандию, чтобы выступить отсюда с радиообращением, напомнив европейцам о том, что было тогда поставлено на карту. "Никогда больше, — сказал он, — освободительный поход не должен начаться на этих берегах"*40.

Проблема Германии по-прежнему была самой щекотливой для Эйзенхауэра. Не имело значения, насколько он преуспел, убеждая другие народы Западной Европы увеличить расходы на вооружения, его цель — иметь под своим началом сорок дивизий — была недостижимой, пока не было немецкой армии. Эйзенхауэр выжал из французов обещание дать в НАТО двадцать четыре дивизии, но реально у них было только три дивизии в Западной Германии и шесть во Франции, и в ближайшее время никакого увеличения их участия не предвиделось, потому что десять их дивизий завязли в Индокитае, в войне, которой, видимо, не будет конца. Стоило Эйзенхауэру обратиться к французам за помощью для НАТО, как в ответ они выдвигали встречную просьбу об американской поддержке их усилий в Индокитае. "Я бы не прочь бросить им на подмогу значительные силы, чтобы одним махом покончить с этим делом, — писал Эйзенхауэр в дневнике, — но убежден, на подобном театре военная победа невозможна"*41. На его взгляд, французам следовало предоставить Вьетнаму, Лаосу и Камбодже независимость, которой они добиваются, и пусть воюют между собой, а французская армия вернется домой защищать Францию. Но он не мог убедить никого из французских лидеров в разумности подобного решения, а потому единственной альтернативой для НАТО оставалось создание немецкой армии, но французы не позволили делать и этого.

"Или мы будем решать немецкую проблему, или, — убеждал Эйзенхауэр, — Советы решат ее в свою пользу"*42. Как сказал о том же канцлер Конрад Аденауэр: "Западные союзники, особенно Франция, должны... ответить на вопрос: что опаснее, русская угроза или вовлечение Германии в европейское оборонительное сообщество"*43. После того как было рассмотрено несколько причудливых вариантов, среди которых было и предложение рядовой состав сделать из немцев, а командный — из французов, Франция в конце концов выдвинула план Плевена. Немцы создают армию, в которой не будет соединений крупнее дивизии и которая стянет частью объединенных сил НАТО под командованием Эйзенхауэра; немецкое участие должно быть ограничено 20% от общих объединенных сил.

Эйзенхауэр сообщал Маршаллу: "План — единственная моя твердая надежда, что я еще увижу, как вырастет, в приемлемых для других европейских стран пределах, немецкая армия, что жизненно важно для нас". Но он заглядывал еще дальше. "Я уверен, никакой реальный прогресс в объединении Европы невозможен иначе как через особые программы, подобные этой"*44. Другими словами, чем ждать создания Соединенных Штатов Европы, чтобы прийти к общеевропейской армии, надо, чувствовал он, сначала сформировать армию, а политическое единение придет вслед за этим само собой.