338. И. М. Москвину[389]

20 января 1917 г. Москва

20 января 1917 г.

Дорогой Иван Михайлович!

Постановки, создавшие нашему Театру славу, проходят одна за другой через 200-е представление. Сегодня очередь одной из пьес, составивших особенно яркую полосу в жизни Театра[390]. И в этой пьесе опять у Вас одна из главных ролей, едва ли не лучшая в Вашем репертуаре.

С убеждением, что высказываю мнение всего Театра, приношу Вам сердечную благодарность не только за высокие услуги, оказанные исполнением этой роли Театру, но и за обаяние, ту художественную радость, какую мы все от этого исполнения переживали.

Вместе с тем, по обычаю, установившемуся за годы войны, препровождаю в Ваше распоряжение 200 р. на нужды войны.

Преданный Вам

Директор-распорядитель

{200} 339. А. Л. Вишневскому[391]

20 января 1917 г. Москва

20.1.17

Дорогой Александр Леонидович!

Сегодня еще одна пьеса, в которой Вы выступаете в 200-й раз[392]. Помимо того, что все это пьесы, создавшие славу Театру, и помимо того, что роль Татарина в драме Горького, хотя и второстепенная, может считаться одной из лучших в Вашем репертуаре, — невольно делаешь вывод о той добросовестности, с какой Вы не расстаетесь с раз исполненной ролью, о той преданности пьесе, где Вы заняты, благодаря которой Вы почти всегда являетесь одним из немногих юбиляров.

Относясь к этому качеству с особенным почтением, прошу Вас от всего Театра принять наш привет.

Вместе с тем по обычаю, установившемуся в годы войны, препровождаю в Ваше распоряжение 200 р. на нужды войны.

Преданный Вам

Директор-распорядитель

Вл. Немирович-Данченко

340. В. В. Лужскому[393]

28 января 1917 г. Москва

28 янв. 1917

Прошу Вас сообщить Л. И. Дейкун[394] чтобы А. К. Тарасову не занимали на выход нигде, кроме «Царя Федора»[395].

В. Немирович-Данченко

341. З. Н. Гиппиус[396]

9 февраля 1917 г. Москва

9 февраля 1917

Глубокоуважаемая Зинаида Николаевна!

Я виноват: Стахович уже давно сказал мне, что Вы хотели бы иметь от меня письмо о «Зеленом кольце»…[397]

Мне пришлось много думать об этом спектакле — по существеннейшему вопросу Художественного театра о «студиях». Вряд ли я даже могу говорить о спектаклях «студий» независимо {201} от тех задач, какие связывают их с «метрополией». Если еще принять во внимание, что в постановке «Зеленого кольца» я не принимал ни малейшего участия, только, только не мешал, то для Вас я ни критик, ни участник, ни даже простой зритель. Руководитель театра, рассматривающий спектакль с точки зрения его полезности главным задачам театра. А в этом круге множество вопросов. План Станиславского обеспечить существование Художественного театра путем так называемых студий — не одной, не двух, а десятка — проводится вот уже пять лет. Можно делать выводы — о целесообразности плана или частных ошибках… 2-я студия с «Зеленым кольцом» может облегчать выводы. Становится, на деле, на практике, яснее, — чего может Художественный театр ожидать от студий? Кто прав: Станиславский, видящий в них единственный настоящий путь, или те, кто отводит студии очень скромное место в судьбе Художественного театра? А может быть, идея верна, но не верно проводится в жизнь? В чем положительные, а в чем отрицательные стороны студий соответственно с главными целями театра? Почему в одних частях студии даже превзошли всякие надежды, а в других совсем не оправдали их? Как ими пользоваться в дальнейшем? Как широка должна быть автономия студий, особливо в репертуаре их?

Управлять — значит, угадать. А не случится ли нечто неожиданное: не влияют ли студии даже на изменение основных задач театра? И если это так, то что надо, чтоб сказать: пусть! Будущее за ними, а не за «метрополией»! Достаточно ли в них закладывается творчества будущего, чтобы они осуществили такую огромную задачу? Сейчас они имеют очень большой успех, но что такое этот успех? По скольку здесь обаяние Художественного театра? Или по скольку некоторый скрытый от понимания публики «трюк»? Что нового в исканиях или успехе покоится на знакомых и любимых мелодиях? Намечают они новое будущее или реакционными путями дают публике отдохнуть от необходимости участвовать в преодолении трудных задач?

Я мог бы заполнить вопросами несколько страниц — порядка художественного, общественного, материального, педагогического… И испещрить эти страницы нотабенами, что идет {202} от настоящего, подлинного, что от обмана оптического, что от случайностей, от привычек, от юности, от старчества… И при всех вопросах спектакль «Зеленого кольца» давал бы ту или другую справку.

Не все это может Вас интересовать, да и невозможно — в письме. А выделить из всех моих впечатлений что-то — мне трудно. Поэтому не взыщите за беспорядочность письма.

Я попал на «Зеленое кольцо» в его 4-е или 5-е представление — до того был долго болен. Газеты расхвалили спектакль, но пьесу не одобряли. Я шел, не настроенный против пьесы, но и не склонный защищать ее от нападок. Смотрел я два полных представления и в третий раз еще сценами (для проверки интересовавших меня частностей). Я застал в студии атмосферу повышенную, радостную, но в первое мое присутствие несколько тревожную. Впрочем, к концу спектакля студия уже не стеснялась меня.

Общее впечатление было таково, что оба вечера я провел с большим удовольствием. А я в редком театре не жалею среди вечера о пропавшем даром времени. Что исполнение нравится всей публике — слишком ясно, но почему уклончиво отношение к пьесе, я и сейчас недоумеваю. На всем спектакле печать — позвольте так выразиться — искренности и здравого смысла. У этого спектакля хороший, здоровый цвет лица и ясный, спокойный взгляд. (Извините за этакую фигуральность.) И идет это впечатление не только от исполнителей. Мне даже кажется, что исполнение потому и хорошо — свежо, здорово и искренне, что оно доверчиво отдалось автору. При этом определенное впечатление сценичности пьесы. Она развертывается с уверенностью, без задержек, но и без комканья, с ясностью конечных задач. Весь рисунок сделан твердо и легко. В первый же раз, когда я был, я встретил там одного критика (из лучших в Москве), он смотрел уже вторично, — так ему нравится спектакль, а к пьесе все-таки относится отрицательно. После 3-го действия я решительно сказал, что и пьеса мне нравится. Он начал опровергать меня рядом разных формул, но не разубедил. И после второго раза я утверждал, что пьеса никак не может заслуживать порицаний. Нет, тут есть какая-то предвзятость. Пусть пьеса не восхищает, потому что в ней мало {203} красочно-художественного блеска или даже потому, что сама антитеза — не от горения сердца, не пылкий призыв горячо верующего автора. Но она сценически — стройная, написана искренно, с отлично очерченными простыми, жизненными фигурами. Отношение к антитезе у автора добросердечное, наблюдательное, не больше. Это дает пьесе, выражаясь на театральном жаргоне, легко-комедийный тон, этот тон крепко схвачен и общим исполнением. И это не мешает настоящему драматизму — и по всей главной роли, и в третьем действии. В этой общей тональности отлично уловлен на сцене ритм пьесы и (знакомое Вам) «сквозное действие». Может быть, когда Вы увидите, Вы найдете, что кое-что в пьесе излишне опрощено. Может быть, Вы пожалеете, что за почти стихийной жизненностью событий, как они развертываются в этом спектакле, не звенит, не кричит поставленная Вами антитеза, — тогда между Вами и режиссерами завязался бы, вероятно, такой же спор, как между мною и Дмитрием Сергеевичем[398] по поводу «Будет радость». И я, конечно, буду на стороне студийцев. Основная мысль пьесы была и в их работе руководящей, без всякого уклона, но деятели сцены этого направления не хотят быть мертвым орудием проповедника.

Впрочем, так как я был далек от работы и пьесу забыл, может быть, и я нашел бы, что молодежь могла бы найти тон столь же искренний, но более «боевой»… Не знаю, не буду останавливаться на этом[399].

Факт тот, что 2-я Студия пошла без всякой критики по стопам своей метрополии. Еще определеннее в сторону актерского «искусства переживаний», свежее и вооруженнее в приемах простоты, еще не обремененная нажитыми «штампами» и трафаретами, но зато и не позволяющая себе роскошь витать со всеми своими переживаниями над землею…