В работе сна изображению при помощи противоположного отводится еще гораздо большая роль, чем при остроумии. Сновидение не только любит изображать две противоположности с помощью одного и того же смешанного образа. Оно так часто превращает один предмет из мыслей сновидения в его противоположность, что из этого вырастают большие трудности при толковании. «Ни один элемент, способный найти себе прямую противоположность, не показывает сразу, имеет ли он в мыслях сновидения положительный или отрицательный характер» [73] .

Я должен подчеркнуть, что факт этот отнюдь еще не нашел понимания. Но он указывает на очень важную характерную черту бессознательного мышления, лишенного, по всей вероятности, того процесса, который можно было бы сравнить с «суждением». Взамен суждения, которого бессознательное не признает, в нем находят «вытеснение». Вытеснение можно правильно описать как промежуточную ступень между защитным рефлексом и осуждением [74] .

Бессмыслица, абсурдность, которые так часто имеют место в сновидении и навлекают на него столько незаслуженного презрения, все же никогда не возникают случайно, путем беспорядочного нагромождения элементов представлений. В каждом отдельном случае можно доказать, что они умышленно созданы работой сна для изображения ожесточенной критики и презрительного противоречия в мыслях сновидения. Абсурдность содержания сновидения заменяет, следовательно, в его мыслях следующее суждение: «Это бессмыслица». Я в своем «Толковании сновидений» придал большое значение этому указанию, так как думал таким путем убедительнее всего рассеять заблуждение, будто сновидение вообще не является психическим феноменом, преграждающим путь к познанию бессознательного. Мы узнали теперь (при разгадке некоторых приведенных ранее тенденциозных острот), что бессмыслица в остроте должна служить тем же целям изображения. Мы знаем также, что бессмысленный фасад остроты особенно подходит для повышения психической затраты у слушателя и увеличивает, таким образом, то количество энергии, которое освобождается во время смеха и предназначено к отреагированию. Но, кроме того, мы не забываем, что бессмыслица в остроте является самоцелью, так как стремление сызнова извлекать прежнее удовольствие от бессмыслицы относится к мотивам работы остроумия. Существуют другие пути, для того чтобы вновь создать бессмыслицу и извлечь из нее удовольствие. Карикатура, преувеличение, пародия и шарж пользуются ею и создают, таким образом, «комическую бессмыслицу». Если мы подвергнем все эти формы выражения такому же анализу, какой проделали над остротой, то найдем, что все они не дают никакого повода привлечь для их объяснения бессознательные процессы в нашем значении. Мы теперь понимаем также, почему характерная черта «остроумного» может входить как составная часть в карикатуру, преувеличение, пародию: это возможно из-за отличия одной «психической арены» от другой [75] .

Я полагаю, что перемещение остроты в систему бессознательного стало для нас гораздо более ценным, когда оно открыло нам понимание того факта, что технические приемы, с одной стороны, присущие остроумию, с другой — не являются его исключительным достоянием. Некоторые сомнения, разрешение которых мы во время нашего начального исследования этих технических приемов должны были отложить на некоторое время, именно теперь удобнее всего рассеять. Тем большего внимания с нашей стороны заслуживает суждение, которое подтвердило бы нам, что неоспоримо существующее отношение остроты к бессознательному правильно только для некоторых категорий тенденциозного остроумия, в то время как мы готовы распространить это отношение на все виды и ступени развития остроумия. Мы не можем уклониться от проверки этого положения.

Можно с уверенностью предположить, что образование остроты происходит в бессознательном в том случае, если речь идет об остротах, обслуживающих бессознательные или усиленные бессознательной сферой тенденции; следовательно, о большинстве «циничных» острот. Тогда именно бессознательная тенденция притягивает предсознательную мысль к себе в область бессознательного, чтобы преобразовать ее там. Это процесс, многочисленные аналогии с которым известны из учения о психологии неврозов. При тенденциозных остротах другого рода, при безобидной остроте и шутке эта, влекущая в область бессознательного сила отпадает. Следовательно, вопрос об отношении остроты к бессознательному остается открытым.

Но рассмотрим теперь случай остроумного выражения мысли, которая сама по себе не лишена ценности и всплывает в связи с мыслительными процессами. Для превращения этой мысли в остроту, очевидно, нужно, чтобы произошел выбор между всеми возможными формами выражения, с тем чтобы была найдена именно та, которая доставляет выигрыш удовольствия от слов. Мы знаем из нашего самонаблюдения, что несознательное внимание само производит этот выбор. Но для такого выбора будет только полезно, если активность (Besetzung) предсознательной мысли будет низведена до степени бессознательной мысли, так как в бессознательном связующие пути, исходящие от слова, трактуются одинаково с вещественными связями, как мы узнали из анализа работы сна. Бессознательная активность представляет гораздо более благоприятные условия для выбора такого выражения. Мы можем, впрочем, предположить без дальнейших рассуждений, что эта возможность найти выражение, которое заключало бы в себе выигрыш удовольствия от слов, влечет колеблющуюся еще решимость предсознательной мысли в область бессознательного точно таким же образом, как и бессознательная тенденция в первом случае. В более простом случае шутки мы должны себе представить, что находящееся всегда на страже стремление добиться выигрыша удовольствия от слов овладевает поводом, который дан именно в предсознательной, вовлечь опять-таки по известной схеме процесс активности (Besetzungsvorgang) в область бессознательного.

Я очень хочу, чтобы мне удалось по возможности яснее изложить этот решительный пункт в моем понимании остроумия и подкрепить его вескими аргументами. Но на самом деле речь идет здесь не о двоякой, а об одной и той же неудаче. Я не могу дать более ясного изложения, так как не имею дальнейших доказательств моего понимания остроумия. Это понимание родилось у меня из изучения техники и из сравнения с работой сна, и только именно с этой одной стороны. Я могу найти, что оно в целом отлично согласуется со всеми особенностями остроумия. Это понимание явилось результатом умозаключения. Если такое заключение приводит нас не к известной, а, напротив, к чуждой, новой для мышления области, то такой вывод называют «гипотезой». Отношение гипотезы к материалу, из которого она выведена, справедливо не считают доказательством. Доказанной ее считают только тогда, когда к ней приходят другим путем, когда ее можно доказать как узловой пункт и для других связей. А такое доказательство нельзя получить при нашем едва только начинающемся познании бессознательных процессов. Признавая, что мы вообще пока стоим на нетронутой почве, мы довольствуемся, таким образом, тем, что, с точки зрения нашего наблюдения, перебрасываем один-единственный узкий и шаткий мостик к непостижимому.

Но не будем делать широких выводов. Если мы приведем в связь различные ступени остроумия с благоприятными для них душевными установками, то сможем сказать приблизительно следующее. Шутка вытекает из веселого настроения, которому свойственна склонность к понижению психических инстанций (Besetzungen). Она пользуется уже всеми характерными техническими приемами остроумия и выполняет основное условие остроумия, совершая выбор такого словесного материала или такой мыслительной связи, которая может удовлетворить требованиям, необходимым для получения удовольствия, равно как и требованиям рассудительной критики. Мы сделаем вывод, что понижение мыслительной инстанции вплоть до бессознательной ступени облегчается благодаря веселому настроению и происходит уже при шутке. Для безобидной, но связанной с выражением ценной мысли остроты отпадает это содействие, оказываемое настроением. Мы должны предположить здесь особое личное качество, получающее выражение в той легкости, с какой покидается предсознательная инстанция и на какой-то момент заменяется бессознательной. Находящаяся всегда на страже тенденция к возобновлению первоначального выигрыша удовольствия от остроты влечет в область бессознательного еще колеблющееся предсознательное выражение мысли. В веселом настроении большинство людей способны создавать шутки. Умение острить независимо от настроения свойственно лишь немногим лицам. Наконец, сильнейшим стимулом к работе остроумия служит наличие сильных тенденций, простирающихся вплоть до области бессознательного, проявляющих особую склонность к остроумному творчеству и указывающих нам на то, что субъективные условия остроумия бывают выполнены очень часто у невротиков. Под влиянием сильных тенденций может стать остроумным и такой человек, которому раньше это было несвойственно.

Этим последним вкладом, хотя еще и оставшимся гипотетическим, объяснение работы остроумия у первого лица исчерпывает, строго говоря, наш интерес к остроте. Нам остается еще провести краткое сравнение остроты со сновидением, которое лучше изучено. Этому сравнению мы предпошлем ожидание того, что эти два столь отличных друг от друга душевных механизма наряду с нашедшей уже свою оценку аналогией должны иметь еще и некоторые отличия. Важнейшее отличие заключается в их социальном соотношении. Сновидение является совершенно асоциальным душевным продуктом. Оно не может ничего сказать другому человеку. Возникая внутри личности, как компромисс борющихся в ней душевных сил, оно остается непонятным даже для самой этой личности, и потому совершенно неинтересно для другого человека. Дело не только в том, что оно не придает никакой цены своей удобопонятности. Оно должно даже опасаться того, чтобы быть понятым, так как в противном случае было бы разрушено. Оно может существовать только в замаскированном виде. Поэтому сновидение должно беспрепятственно пользоваться механизмом, управляющим бессознательными душевными процессами вплоть до искажения, которое больше не может быть восстановлено. Острота является, наоборот, самым социальным из всех душевных механизмов, направленных на получение удовольствия. Она нуждается часто в трех лицах и требует для своего выражения участия другого человека в стимулируемом ею душевном процессе. Она должна быть связана, следовательно, условием удобопонима-емости. Должна претендовать на возможное в бессознательной сфере искажение путем сгущения и передвигания только в таких размерах, в каких это искажение может быть восстановлено пониманием третьего лица. В остальном и острота, и сновидение выросли совершенно в различных областях душевной жизни, и их следует отнести к отдаленным друг от друга пунктам психологической системы. Сновидение все еще является желанием, хотя это желание и стало неузнаваемым. Острота является высшей стадией игры. Сновидение, несмотря на свое практическое ничтожество, имеет отношение к крупным жизненным интересам. Оно стремится удовлетворить потребности человека регрессивным окольным путем галлюцинации, и оно обязано своим существованием единственно живой, во время ночного состояния, потребности спать. Острота, наоборот, старается извлечь удовольствие из одной только деятельности нашего душевного аппарата, свободной от потребностей. Впоследствии она старается получить такое удовольствие, как побочный результат, сопровождающий деятельность этого аппарата. И, таким образом, она вторично приходит к функциям, не лишенным важности и обращенным к внешнему миру. Сновидение служит преимущественно стремлению избежать неудовольствия, острота — получению удовольствия. Но в обеих этих целях совпадают все виды нашей душевной деятельности. '