Но только так можно было выровнять корабль, не прибегая к опреснителям.

Мы вышли на палубу.

Кешкина и Сабирова поспешно обрядили в водолазные костюмы. Затем Кешкин первым по деревянному штормтрапу спустился за борт. Сабиров нетерпеливо топтался на палубе, ожидая своей очереди.

Задача состояла в том, чтобы ощупью отыскать в борту отверстие, через которое хлестала вода, и заткнуть его паклей, обмазанной тавотом. Это было не так-то просто. Надо было подставить паклю как раз под струю воды. Струя должна была сама затянуть ее внутрь.

То и дело водолазы сменялись. Руки и ноги их окоченели. Работать становилось все труднее. Но вот по прошествии томительной четверти часа из машинного отделения явился гонец с радостной вестью: вода стала поступать медленнее. Сабирову удалось закупорить отверстие.

Когда он поднялся по штормтрапу на палубу и мы отвинтили шлем его скафандра, старший помощник не мог говорить. Зуб на зуб не попадал от холода!

— Сабирова и Кешкина — в каюту! — распорядился Андрей. — Оттереть спиртом, напоить ромом!… Спасибо, товарищи! Дальше справимся без вас.

По счастью, не было подвижек, льды вели себя очень тактично, как бы соблюдая правило: «Двое дерутся — третий не мешайся».

Вскоре нам удалось уменьшить крен до пятнадцати градусов, а затем и выровнять судно совершенно.

Оставаться на этой каверзной льдине нельзя было, и, возобновив самостоятельное плавание во льдах, ледокол переменил место стоянки.

Случай с льдиной-подсовом очень поднял авторитет Андрея в глазах команды и научных сотрудников. Каждый участник экспедиции хорошо понимал, как важно для нас прийти к зигзагу во всеоружии нового действенного средства борьбы со льдами.

— Правильное решение выбрал Андрей Иванович, — одобрительно говорили в кубриках, в кают-компании. — И корабль выровнял и опреснители сберег…

Все кончилось, таким образом, благополучно, за исключением того, что Союшкин начал картавить.

— Чогт знает что! — удивлялся он, с отвращением прислушиваясь к своему выговору. — Дгугие начинают заикаться после испуга, а я кагтавить почему-то стал!…

Он даже не очень испугался, по его словам.

— Пгосто пготивно было… Когабль — и вдгуг набок! — пояснял он.

А Сабиров с готовностью подтверждал, что его приятель не покладая рук работал у брандспойта.

— Это еще ваша плоть боится, товарищ Союшкин, — с серьезным лицом говорил Вяхирев, — а дух уже бодр! Духу все нипочем!

Союшкин соглашался с ним.

Однако самый придирчивый критик (а мы с Андреем были придирчивыми критиками) должен был признать в Союшкине перемену к лучшему.

Иногда в нем прорывались еще старые замашки. Вдруг он закидывал голову и, картинным жестом поправляя пенсне, принимался «поучать», «глушить» цитатами. Но тотчас же спохватывался.

Даже спорить о Земле Ветлугина стал реже и как-то сдержанно, неохотно.

Бывшему первому ученику пошла впрок первая экспедиция. Он распрямился, повеселел. К началу второго похода расхрабрился до того, что стал проситься в команду подрывников, но Андрей не разрешил.

Союшкину, по-видимому, хотелось быть поближе к Сабирову, который оказывал ему покровительство. Приятельские отношения между ними упрочились. Часто, поднявшись во время вахты Сабирова наверх, я замечал на мостике узкоплечую фигуру Союшкина в меховой шапке с длинными висячими ушами.

— Так и должно быть, — с удовольствием повторял Степан Иванович. — Помнишь, ты не верил в прошлом году, что из него выйдет толк. А ведь вышел? Из книжного червя человеком стал. Поумнел, обтесался! И то сказать: какой коллектив у нас — да чтобы одного Союшкина не обтесать!…

О предстоявших нам ледяных «передрягах» — подвижках и сжатиях — Союшкин говорил свысока, тоном бывалого полярника. Не впервой, мол!

— Подождите полнолуния, — многозначительно замечал я.

С тревогой ожидал я полнолуния, когда усиливаются приливно-отливные явления. Полнолуние наступило 18-го.

— Быть сжатию, — сказал Андрей, заглянув под вечер в кают-компанию.

— Тряхнет ночью, — вскользь, между делом, бросил Сабиров.

Молчаливый Федосеич не сказал ничего. Он просто распорядился поднести запасы аммонала ближе к борту, чтобы удобнее было доставать их при подвижке.

После ужина я вышел на палубу. Белая пустыня вокруг была неподвижна, но какие-то неясные прерывистые звуки уже неслись издалека.

Федосеич выдвинул вперед плечо и, склонив голову, застыл в позе прислушивающегося человека.