–  Просто мне пришло в голову, что после трех тысяч лет ваша очаровательная родственница не могла, говоря вежливо, избежать всесильного влияния времени. Я думаю, что она, знаете ли, уж немолода.

–  О неразумный!
– сказал джинн с полупрезрительным упреком.
– Разве ты не знаешь, что мы не похожи на смертных и не подвергаемся разрушительному действию времени?

–  Простите мне указание на вашу личность, - сказал Гораций, - но ваши волосы и борода уже могут назваться седыми.

–  Не от старости, - сказал Факраш.
– Это происходит от долгого заключения.

–  Понимаю, - Гораций.
– Подобно Шильонскому узнику!… Ладно, допустим, что названная дама еще цветет юностью, все же я вижу роковое препятствие к тому, чтобы стать ее женихом.

–  Несомненно, - сказал джинн, - ты имеешь в виду Джарджариса, сына Реймоса, сына Иблиса?

–  Нет, - сказал Гораций, - потому что я даже и не помню, слыхал ли о нем. Однако это уже новое препятствие. Вот уж их два.

–  Я, наверное, говорил тебе о нем, как о моем смертном враге? Правда, это - могущественный и мстительный эфрит, который долго проследовал прекрасную Бидию своими гнусными угождениями. Однако счастливый случай может дать победу и над ним.

–  Отсюда я вывожу, что каждый искатель руки Бидии окажется соперником любезного Джарджариса.

–  Он далек от того, чтобы быть любезным человеком, - простодушно заметил джинн, - и это привело бы его в бешеную ревность, так что он, наверное, вызвал бы тебя на смертный бой.

–  Тогда вопрос решен, - сказал Гораций.
– Никто не может меня назвать трусом, но я отказываюсь от борьбы с эфритом ради женщины, которую никогда не видал. Почем я знаю, будет ли он честно сражаться?

–  Вероятно, он вначале явился бы в образе львином, затем, если бы не мог одолеть тебя, обернулся бы змеем, а потом - буйволом или иным диким животным.

–  И я должен был бы укротить весь зверинец? Нет, сударь, я не пошел бы далее льва!

–  Я помог тебе совершать такие же превращения, - сказал джинн, - так что ты мог бы победить его. Я горю желанием испепелить моего врага.

–  Гораздо вероятнее, что вам пришлось бы смести в кучку мою золу, - сказал Гораций, который был убежден, что джинн всегда осрамится, во что бы ни вмешался, - и если вы так жаждете уничтожить Джарджариса, то почему бы вам самому не вызвать его на поединок в тихом месте, в пустыне, и не покончить с ним? Это вам гораздо сподручнее, чем мне.
– Он не терял надежды подзадорить Факраша и самому избавиться от него таким простым и легким способом, но все эти надежды, как обыкновенно, кончились разочарованием.

–  Это было бы бесполезно, - сказал джинн, - так как от века суждено Джарджарису погибнуть только от руки смертного, и я убежден, что ты именно призван к этому, так как ты силен и смел, кроме того, предопределено, что Бидия выйдет замуж за сына людского племени.

–  Тогда, - сказал Гораций, чувствуя, что этот способ защиты приходится оставить, - тогда одно препятствие отпадает. Но даже если Джарджарис должен отступить в мою пользу, я все же отказываюсь стать супругом джшшьи, которую никогда не видал и которую не люблю.

–  Ты слыхал о ее несравненной красоте, и поистине ухо может плениться прежде ока.

–  Может быть, - ответил Гораций, - но из моих ушей не пленилось ни одно.

–  Твои возражения неосновательны, - сказал Факраш, - и если у тебя нет более веских…

–  Постойте, - сказал Вентимор, - я их имею. Вы твердите, будто стараетесь вознаградить ничтожную услугу, которую я вам оказал, хотя до сих пор, согласитесь, вы не достигли успеха. Но оставим прошлое, - продолжал он с внезапной сухостью в горле, - и прошу вас подумать о счастье, возможном в подобном браке; я боюсь, что вы не слушаете меня… - оборвал он, заметив, что глаза Факраша затягиваются пленкой, как у птиц.

–  Продолжай, - сказал Факраш, на секунду открывая глаза, - я слушаю тебя.

–  Мне кажется, - пролепетал Гораций бессвязно, - за время вашего пребывания в бутылке вы, наверное, забыли все, что знали о природе женщин. Да, вы забыли!

–  Такое знание не забывается, - сказал джинн, вполне по-человечески возмутившись этим предположением.
– Твои слова мне кажутся лишенными смысла. Истолкуй их, прошу тебя.

–  Неужели, - объяснил Гораций, - вы допускаете, что ваша юная и прелестная родственница, - бессмертная и гордая, как свойственно дьяволам, - будет довольна вашим предложением отдать свою руку незначительному и неудачливому лондонскому архитектору? Она отвернет свой острый точеный нос при одной мысли о такой неравной партии!

–  Отличное положение доставляется богатством, - заметил джинн.

–  Но я не богат и уже отклонил все ваши богатства, - сказал Гораций.
– И что еще важнее: я совершенно и безнадежно неизвестен. Если бы у вас было хоть немного сообразительности - чего, я думаю, у вас нет, - вы бы поняли бессмысленность предположения соединить блестящее эфирное сверхчеловеческое существо с обыденным профессиональным ничтожеством в утреннем сюртуке и высокой шляпе. Это поистине слишком смешно!

–  То, что ты сейчас сказал, не лишено мудрости, - сказал Факраш, для которого эта точка зрения, очевидно, была нова.
– Разве ты, в самом деле, так уж совершенно неизвестен?