Надо сказать, что мой авторитет в этом деле был признан и за границей, что видно хотя бы из того, что английские страховые общества понижали ставки за страховку кораблей и грузов в случае моего руководства плаванием через Карское море. Это было, вероятно, следствием снятия с мели парохода «Байминго» в 1919 году и спасения его грузов, которые капитан начал было выбрасывать за борт.

Продолжая находиться под впечатлением виденного в Сибири и в Архангельске в 1923 году, я тогда считал, что настало время для каждого из нас, кто только может, работать для России, для ее возрождения, изнутри, и я взялся за руководство морской частью Карской экспедиции 1924 года.

Таким образом наступил третий и последний этап моей деятельности под большевиками.

Эта экспедиция состояла из нескольких грузовых пароходов, плававших под английским флагом, с английскими командами, но принадлежавших «Аркосу» или другим заграничным полусоветским обществам.

Предвидя всякие осложнения со старыми английскими капитанами, привыкшими к погрузке у хорошо оборудованных набережных и неискушенными в грузоприемных маневрах в условиях открытого моря, я между прочим выписал из Москвы водолазов, причем мне было обещано, что таковые будут тщательно подобраны из студентов высших учебных заведений. На деле же прибыли три распущенных и наглых матроса-коммуниста. Английские капитаны не хотели их держать на своих кораблях, жалуясь, что они роняют дисциплину и развращают команду. Когда нужно было работать, они отказывались спускаться в воду за оговоренное в контракте вознаграждение и, пользуясь опасным положением корабля, намотавшего на винт стальной перлинь, или опасностью окончательно потерять катер, затонувший у борта, торговались и вымогали крупное вознаграждение. Когда я старался их образумить, они в результате послали через партийцев на меня донос в Москву.

В Обской губе я снова встретился с пришедшим на речной экспедиции полковником Ю. А. Конисским, но он уже не был на должности начальника, а лишь «суперкарго» (заведовал грузами) «Центросоюза». На речной экспедиции, кроме комиссара, были официальные представители ГПУ, молодые евреи, совавшие свой нос всюду. Заметив, что Конисский часто в свободное время заходит ко мне в каюту поговорить, они потребовали от него, чтобы он не встречался со мной с глазу на глаз. Конисский бравировал этим запрещением, но я уверен, что это не прошло для него безнаказанно.

Бестолочь и беспорядок на советских судах, радиостанциях и в других организациях сильно увеличились по сравнению с прошлым годом. Дисциплина на советских судах сильно пала, и капитаны с большим трудом и кое-как справились с делом, постоянно пререкаясь с судовыми комитетами. Не помню, умер ли тогда или был только парализован Ленин, но видно было, что внутренняя политика резко переменилась. Коммунисты очень обнаглели, почувствовав свою безнаказанность и привилегированное положение, все интеллигенты и техники были взяты под подозрение, и комиссары уже перестали быть безвредными «архангелами», как в прошлом году, не интересовавшимися ничем и не входившими ни во что.

В результате доносов, посланных, как выше было рассказано, водолазами в Москву, оттуда пришло распоряжение разобрать дело. Комиссия комиссаров и агентов ГПУ взялась за разбор, допросила водолазного старшину, самого зловредного из троих, и двух других. В конце концов меня выручил председатель комиссии, комиссар речной экспедиции, заявивший:

— Я не знаю политических убеждений Бориса Андреевича, но во всяком случае считаю, что он настолько умен, что не стал бы коммунисту (водолазу) даже с глаза на глаз ругать советы и большевиков, так что считаю выдвинутые против него обвинения неправдоподобными.

Пожалуй, было достаточно еще одного такого инцидента, чтобы безвозвратно попасть в лапы ГПУ. Думать о какой-либо плодотворной работе в таких условиях больше не приходилось!

Закончив и эту экспедицию с успехом, я с тяжестью на душе вернулся в Лондон, убедившись в том, что политический маятник в Советской России снова и сильно качнулся влево, что техники, интеллигенты и научные работники снова сильно зажаты, что вопросы коммунистической политики доминируют над экономикой и бытом, что работать с пользой нельзя, а зря сложить свою голову легче легкого.

Расчеты на эволюцию и изжитие большевиков были биты!

Составив и на этот раз подробные отчеты, которые могли бы помочь моим преемникам возможно лучше организовать дело столь важное для экономической жизни Сибири, я уехал зимой 1924/25 года во Францию, занялся там птицеводством и отошел от всякой политической деятельности.

Сентябрь 1942 года

Брюссель, Бельгия