Он оттолкнул ее от себя, довел до стула, на который она послушно опустилась, закрыв лицо руками.

— О’кей, Линда, я скажу тебе, что сделаю.

— Да... да...

— Завтра я поеду в Нью-Йорк. Поговорю с Чарли Рейнсом. Откажусь от этого места и позвоню Маку Аллистеру.

Она быстро вскинула голову.

— Нет, Джон, нет.

— Расскажу ему все. После этого либо он мне рекомендует хорошего врача в этих местах, либо... (он не решился добавить «если ты не наврала мне про Стива Риттера»)... мы уедем в Нью-Йорк и Мак сам возьмется за твоё лечение. Таковы мои условия. Коли они тебе не нравятся, ты можешь ехать отсюда ко всем чертям и разрешать собственные проблемы по-своему.

На ее лице была смесь паники и недоверия, как будто она никак не могла поверить в серьезность его слов и намерений, как будто мысль о том, что он взбунтовался, не укладывается у нее в голове.

— Но Джон, ты же знаешь, что я не пойду к врачу. Я тебе об этом говорила.

— Одно из двух: или ты пойдешь, или...

— Но я не больна. Ты что, сошел с ума?Со мной ничего не случилось, ничего. Ты один все время что-то придумываешь, заставляешь меня в чем-то признаваться, искажаешь факты и сам меня толкаешь на этот путь.

Она вскочила со стула. Лицо ее превратилось в упрямую угрожающую маску.

— Если ты будешь продолжать говорить о. докторах, я поднимусь наверх и допью остальное. Я спрятала бутылку и допью ее.

Он понял, что она бросила на стол свой последний козырь. Никогда раньше она не признавалась в своем тайном пристрастии к алкоголю. Даже когда он находил у нее бутылки, она от всего яростно отпиралась. Спрятанная бутылка постоянно оставалась невысказанной угрозой. И вот теперь она открыто говорила об этом. Она воображала, что встряхнет его и даже сейчас заставит поступить по своему желанию. И если на ее слова смотреть с такой точки зрения, она достойна жалости.

Но все это не меняло сути дела.

— О’кей,— сказал он,— иди и пей свое зелье.

И тут она сникла. Медленно, как дряхлая старушка, она опустилась на стул.

— Значит, ты не согласен принять это предложение?

— Не согласен.

— И ты не хочешь отсюда уезжать, несмотря на Стива?

— Я не верю тебе.

— Ты мне не веришь? — Она сухо рассмеялась: — Так вот оно как? Забавно... Воистину забавно. Ты мне не веришь... И ты обратишься к врачу либо тут, либо в Нью-Йорке?

Она принялась плакать.

— Ол райт,— наконец сказала она,— я пойду. К кому угодно. Я на все согласна. Но ты не имеешь права меня бросить. Куда я пойду? Что буду делать? Нет, ты не можешь, не можешь!..

В ее голосе звучали истерические нотки, а поскольку он прислушивался именно к голосу, а не к словам, то почувствовал, что сеть вокруг него затягивалась. Несколько минут тому назад он без всякого основания подумал о возможности избавления. Но ничего не изменилось. Он был в западне. Сейчас он обязан показать ее психиатру, попробовать помочь ей стать нормальным человеком. Если только он этого не сделает, если он уступит либо из-за мягкотелости, либо из-за усталости, его до конца дней будет мучить совесть.

Так или иначе, но кое-чего он все-таки добился. Гораздо большего, чем мог рассчитывать. Или нет? Как-то она поведет себя завтра?

А пока вернулось чувство опустошенности, крайней усталости. К этому времени, видимо, она тоже почувствовала страшную усталость, потому что замолчала и села, откинувшись на спинку стула.

Он помог ей подняться с места и отвел наверх по лестнице. Она разделась и пошла в ванную. Ему казалось, что больше она не пила, но полной уверенности не было. Улегшись в постель, она заснула моментально.

Он с ужасом подумал, что пожизненно приговорен к этой женщине. Ему захотелось хоть несколько часов побыть одному. Он собрался было перейти в спальню для гостей. Но во сне ее лицо было таким детски наивным, обиженным и несчастным. Даже ссадина под глазом выглядела невинной и забавной, совсем как шишка у напроказившей девчонки. Она всегда безумно боялась спать в одиночестве. Она могла проснуться среди ночи. Ладно...

Выйдя из ванной он осторожно улегся, стараясь не потревожить ее, и погасил свет.

«Стив Риттер»,— подумал он.

И тут неожиданно перед его глазами всплыла картина их первой встречи с Линдой. У Паркинсонов. Она пробивалась сквозь толпу гостей, одетая в белое платье, волосы у нее были забраны в «конский хвост», кажется так называется эта прическа? Выглядела она необычайно потерянной и застенчивой, и в то же время свежей, как весенний цветок, такой не похожий на всех остальных.

— Хэллоу.

— Хэллоу.

— Вам нравится здесь?

— Не особенно.

— Разве не все такие приемы ужасны?