Ведь независимо от воплотимости проектов Кропоткина, они требуют значительного усовершенствования современных средств и методов производства. Учёному чешутся руки полностью отменить систему начисления заработной платы — не просто в социалистической идее платы за старание, а в более основополагающем смысле: блага должны распределятся в равной доле всем людям и работать никто не обязан. Кропоткин полагается на совершенствование труда и его превращение в удовольствие, от которого практически никто не захочет отказаться. Ведь труд не будет подразумевать переутомление, рабство или однобокую специализацию индустриального общества, он сведётся к приятному провождению определённых часов дня, когда человек сможет найти выход своему стихийному созидательному порыву. Никакого принуждения, никакого закона, никакого правительства — только решения общества, подразумевающие единогласие, а не согласие большинства, сколь угодно близкого к 100%-му. Придираться к воплотимости таких проектов мы будем ниже, но пока что им никак нельзя отказать в шарме и убедительности.

Мы вышли бы за пределы справедливости к анархизму, если бы умолчали о тёмной его стороне, которая поссорила его с полицией и сделала жупелом для обывателей. В целом, идеология безвластия не настаивает на насильственной борьбе и ненависти к богачам — многие, кто принимает доктрину, благородны и страстно отвращаются от жестокостей. Но при этом общее настроение анархистской публики и печати настолько лютое, что граничит с болезнью и пропагандирует (особенно в Латинской Америке) не сострадание к несчастным, а зависть к счастливым. Яркий и увлекательный при всей своей безосновательности образчик вражды представлен книгой Феликса Дюбуа «Ль'Пэрий Анаркист», который между прочим воспроизводит множество карикатур из анархистских журналов. Бунт против права естественно ведёт (если только человек не одержим подлинным человеколюбием) к ослаблению прочих социальных норм, за чем следует ответное остервенение, при котором вряд ли что изменится к лучшему.

Что забавнее всего отличает поп-анархизм, так это культ мучеников по образцу христианского, где место креста занято гильотиной. Многие, кто принял смерть от властей из-за насилия, без сомнения пострадали за свои убеждения. Однако не слабее почитают прочих, благородство которых под сомнением. Самый любопытный пример высвобождения подавленного религиозного инстинкта — это культ Равашоля, обезглавленного в 1892 году за различные шалости с взрывчаткой. Его прошлое не безупречно, однако умер террорист в позе: последними его словами стали строчки известной анархистской песенки «Шан дю Пэрё Дюшеснё»:

— Жить мы сможем,

народ божий,

в петли вдев господски рожи.

Естественно, что передовые анархисты ничего не сделали для канонизации Равашоля, которая всё же началась, не избежав диковинных перегибов.

Было бы нечестно судить об анархизме или его лидерах по таким эксцессам, однако факт остаётся фактом: доктрина притягательна для безумцев и преступников. Это полезно помнить при выбелении власти и черни, стригущих под одну гребёнку как паразитов анархизма, так и подлинно великодушных героев, которые свои идеи предпочли комфорту и успеху.

Террористическая кампания с участием равашолоидов фактически прекратилась в 1894 году. После этого влияние Пеллутье подвигло лучших безвластников направить свои усилия в русло пропаганды синдикализма.

Экономическая система идеального для анархо-коммунистов общества не слишком отличается от социалистических проектов. Разница только в рамках власти, которая должна опираться на всеобщее, а не преобладающее согласие. Ясно, что господство большинства может быть не более приветливым к свободе, чем господство меньшинства: святое право толпы не более истинно, нежели каприз монарха. Даже демократическое государство способно давить лучших своих граждан, опасаясь независимости их разума и прогрессивности их взглядов. Опыт парламентаризма учит нас его несоответствию отводимой ему социалистами роли — тем предсказуемей бунт анархистов. Однако бунт под знамёнами чистого безвластия оказался эпизодическим и слабым. Только синдикалисты по-настоящему разрекламировали антипарламентарный бунт, равно как сугубо внеполитические методы освобождения трудящихся. Настолько обширному течению следует выделить отдельную главу.

3. Синдикальный бунт

Синдикализм возник во Франции как реакция на государственный социализм, и чтобы понять первый, нам придётся окинуть взглядом второй.

После суровой неудачи, причинённой Франко-прусской войной, социализм стал постепенно набираться сил. Во многих странах Западной Европы соцпартии последних сорока лет непрерывно наращивали численное превосходство. Однако неизбежно, что, как в случае роста сект, численность последователей оказалась обратно пропорциональной фанатизму.

В Германии соцпартия стала мощнейшей силой Рейхстага и, несмотря на внутренние разногласия, всё равно предстала формально единой — в силу свойственной немцам военной дисциплинированности. Парламентские выборы 1912 года дали социалистам треть голосов и ^1^1/ мандатов. После смерти А. Бабеля ревизионисты под влиянием Бернштейнова толчка победили непримиримых маркс-ортодоксов и вся партия опрогрессивилась в ущерб ортодоксии. Несложно догадаться, что случилось после откалывания социалистического меньшинства во время войны. В Германии синдикализмом пахнет очень слабо: доктрина течения и приверженность промышленному хулиганству (в противовес политической борьбе) у законопослушных немцев встретила мало поддержки.

В Британии Маркс никогда не имел слишком много последователей. Социализм лишь поспособствовал формированию Фабианского общества (1883), сразу отбросившего революционность, Марксову теорию собственности и классовую борьбу. Оставили только идею социалистической государственности и «проницания»: пока в разум чиновника проницает убеждённость в могуществе социалистической идеи, в профсоюзы проницает идея отказа от устаревшей производственной борьбы в пользу борьбы политической (втайне организованной сочувствующими чиновниками), чтобы постепенно воплотить пункты социалистической программы, не слишком злящие богачей. Хотя создание Независимой рабочей партии (1893) во многом вдохновлено фабианцами, всё равно до настоящего дня (и особенно со времени войны) в ней не растеряли исконно социалистический запал. Она всегда стремилась сотрудничать с рабочими организациями, и ей принадлежит основная заслуга образования Лейбористской партии в 1900 году из профсоюзов и социалистически ориентированных политиков. С 1909 года все сколь-нибудь влиятельные профсоюзы принадлежат к ней. Однако несмотря на то, что свою силу партия заимствует у профсоюзов, она всегда предпочитала борьбу у трибун, а не на производстве. Лейбористский социализм был сугубо теоретическим, что до самой войны лейбористские депутаты (30 выбрали в 1906 году, 42 — в декабре 1910) во многом смахивали на членов Либеральной партии.