— Я дам вам все, чего вы пожелаете, — воскликнул он.

Марго потянулась, точно кошечка:

— Отдайте мне город Юссон.

Он согласился, и Маргарита отбросила простыню… Именно так королева Наваррская перестала быть пленницей и стала одновременно и властительницей укрепленного города, и любовницей маркиза де Канильяка».

В это время случилось событие, которое имело громадную роль и для истории всей Франции, и для самой Маргариты. В декабре 1588 года умер герцог де Гиз, и непосредственным наследником Генриха III стал не кто иной, как король Наваррский. Его любовница мадам де Грамон, прекрасная Коризанда, взволновалась. Она хотела стать королевой!

Но Генрих, который отнюдь не возражал против этого, был женат…

Так что же, развод? Нет, процедура развода слишком длинна и сложна. Не лучше ли стать вдовцом?

Марго… Марго, значит, должна умереть.

Однако по природе своей Беарнец (Генриха IV называли как Беарнец, так и Наваррец, потому что области Беарн и Наварра входили в состав его королевства) не склонен был спешить с такими важными делами, как убийство собственной жены, пусть даже он с ней и не жил. Историк Дре дю Радье сообщает: «Прежде чем предпринять в этом направлении какие бы то ни было шаги, он решил посоветоваться с несколькими друзьями. Обратившись к д’Обинье и де Тюренну, признался им в своем намерении жениться на м-м де Грамон и в том, какое дал ей обещание.

— Как вы думаете, должен ли я стремиться к этому браку? — спросил он у них.

Речь шла о самом важном в его жизни поступке. Тюренн, знавший о серьезном увлечении Генриха, не решился задеть его чувства. Он сослался на то, что ему срочно надо ехать в Маран, и на следующий же день действительно уехал. То был жест честного человека, который не хочет дать плохой совет своему господину, тогда как на хороший у него не хватает мужества. Д’Обинье остался один на один с опасной необходимостью быть искренним и выполнил свой долг, высказавшись со всей откровенностью».

Агриппа д’Обинье, адъютант короля Наваррского, сам описывал в своей «Истории», что именно он сказал Беарнцу: «Я не утверждаю, что вы должны отказаться от вашей любви. Я был влюблен и понимаю ваши переживания; но отнеситесь к этому, сир, как к обстоятельству, побуждающему вас быть достойным вашей любовницы, которая сама же станет вас презирать, если вы опуститесь до женитьбы на ней. Вам следует держаться принципа Aut Caesar, aut nihil; [2] появляться у себя в совете, который вам так ненавистен; уделять гораздо больше времени серьезным делам, чем вы это делали до сих пор; наиболее существенным делам отдавать предпочтение перед всеми другими и в особенности перед развлечениями и удовольствиями. Герцог Анжуйский умер. Вам осталось сделать всего шаг, чтобы занять престол. Если вы станете мужем своей любовницы, презрение, которое вы навлечете на себя, сделает для вас заветную цель недосягаемой».

Анрио был умен и не мог не признать справедливость рассуждений своего адъютанта. Он поблагодарил его за совет и дал слово, что не женится на графине, по крайней мере в ближайшие два года. Д’Обинье достаточно хорошо знал своего господина и не сомневался, что за это время какая-нибудь красотка отвлечет его мысли от прекрасной Коризанды.

Таким образом, можно считать, д’Обинье спас королеву Марго. А ей перепало от жизни немало удовольствий. В конце концов, ей было только тридцать пять, и на свете оставалось еще немало мужчин, которые не побывали в ее постели. Кроме того, она увлекалась искусством. Ее замок превратился в литературный салон одновременно. Там можно было встретить и Сен-Видаля, и Брантома, который так подробно описал ее жизнь, и Оноре д’Юрфе, автора «Астреи». Последний оказался даже в числе любовников Марго, вообще испытывавшей особый пиетет к людям искусства. Неведомо, с чего она взяла, будто они лучшие любовники, чем прочие? Д’Юрфе не смог ее удовлетворить, и Марго пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре. Она знала болтливость пишущей братии и ужасно боялась, что Юрфе ее ославит. Она отпустила его с выражениями такого преувеличенного восторга, что он надолго возомнил себя неотразимым и был очень удивлен, не встретив в Париже у дам никакого энтузиазма. И тогда он исполнился к ним немалым презрением и отточил свой сатирический талант.

Ученый Скалигер был поражен тем, какое положение занимала Марго в Юссоне, в «орлином гнезде, вокруг которого, словно папская тиара, ярусами располагались три города. Она была свободна, — писал Скалигер, — и могла делать все, что хотела; она имела мужчин, когда желала, и тех, кого сама выбирала».

Да уж… Под предлогом создания церковного хора в своей часовне Марго пригласила в Юссон юношей, среди которых и находила себе новых любовников. Один из них, сын местного котельщика, юный Клод Франсуа, был ею крепко любим.

Марго сделала его сеньором де Помнин и бенефициаром Нотр-Дам-дю-Пюи. Разумеется, это были не более чем громкие наименования, однако они страшно радовали простодушного красавца, который возомнил о себе невесть что. Еще больше способствовала его самомнению та ревность, которую испытывала к нему Марго. Она страшно боялась, что юноша увлечется какой-нибудь красоткой помоложе, и потому все время следила за ним. «Из-за него она заказала для всех дам Юссона кровати такой высоты, чтобы можно было заглядывать под них, не наклоняясь и тем более не заползая туда на четвереньках с риском содрать кожу на спине и еще ниже, как это бывало с ней до сих пор, когда она разыскивала любовника. Из-за него же ее часто видели ощупывающей ковры и обивку стен из опасения обнаружить его там. Он, от которого она требовала слишком большой любви, был причиной того, что взор ее постоянно и напряженно устремлялся на двери и стены», — свидетельствовал мемуарист.

Не только ревность приводила ее в отчаяние. Возбуждение, любовное неистовство по-прежнему владело ею, но желанное наслаждение испытать было уже невозможно. Она снова и снова требовала ласк от Клода Франсуа и довела его до того, что бедняга умер от изнеможения.

Слухи о том, что королева Марго способна кого угодно в могилу свести, начали расходиться, как круги по воде. Господа офицеры Юссона стали ее остерегаться, да и Канильяк что-то занемог и не мог восходить на ее ложе. Плохо ей приходилось… «Она взяла привычку ложиться на постель обнаженной, оставляя при этом открытым окно, чтобы всякий, кто, проходя мимо, заглянет в него, почувствовал желание зайти и поразвлечься с нею», — сообщал Брантом. Однако таких желающих находилось все меньше, и желания были, так сказать, разовые.