Шрифт:
И вот однажды Нинон обнаружила, что мужская любовь больше не интересует ее. Черт… Но зачем тогда жить?! Ну, наверное, судьба что-то имела в виду, если лишила ее чувственности. Может быть, она снова, как в ранней юности, сможет отыскать радость только в интеллектуальных играх?
Именно в то время ей как-то раз представили десятилетнего мальчика по имени Аруэ. Он был начинающий поэт, и Нинон с удовольствием слушала его прекрасные стихи, а по завещанию оставила ему 2000 франков на покупку книг. Мальчик вырос, но навсегда сохранил самые теплые воспоминания о женщине, которую не называл иначе, как «моя красивая тетя». Фамилию Аруэ он носил недолго, а прославился под псевдонимом Вольтер…
Нинон умерла 17 октября 1706 года, в возрасте девяноста лет, в своем маленьком домике на улице Турнель. Рассказывают, что, умирая в полном сознании, она сказала: «Если бы я знала, что это все так кончится, я бы повесилась».
У нее было такое ощущение, что жизнь ее обманула. Ни одна любовная история, испытанная в жизни, не приходила на ум. Все-таки любовь, к которой она относилась так несерьезно, сумела ей отомстить… совершенно наскучив своей легкомысленной служительнице!
А на прощанье — еще несколько любовных афоризмов Нинон де Ланкло:
— чем меньше страсти выказываешь, тем большую страсть возбуждаешь;
— привязанность начинается там, где кончается любовь; неверность начинается там, где кончается привязанность;
— никогда мужчина не бывает так нежен, как после того, как его простили за минутную неверность;
— коварство не в неверности, а в лицемерных ласках неверного. Неверность простить можно, коварство — никогда;
— желание нравиться рождается у женщин прежде желания любить;
— красота без очарования — все равно что крючок без наживки;
— сопротивление, которое оказывает женщина, доказывает не столько ее добродетель, сколько ее опытность.
И наконец — самое лучшее: «Выбирайте: либо любить женщин, либо понимать их».
Похоже, эту женщину никто никогда не понимал. Да вряд ли и она сама себя понимала!
Примечания
1 В греческой мифологии — мать легендарного царя Эдипа, ставшая по неведению его женой.
«Тело твое, косы твои…»
(Ксения Годунова, Россия)
Хоть и сказал когда-то Господь, люди, мол, все для меня равны, все они чада мои, всех я их равно люблю и грехи прощаю, однако сами же его создания сих слов словно и не слыхали. То и дело отступают от Божьих заповедей! Ну ладно еще бы в миру, в юдоли греха, царили злоба и немилосердие, однако и в обителях Божиих такие же дела творятся!
…В Кирилло-Белозерском монастыре сестрой Ольгой брезговали, словно шелудивой собачонкой. И косоротились, и задирали носы, и строили из себя святых и праведных. А она была не праведная. Ольгу привезли в монастырь брюхатою, держали в стороне от других инокинь, в уединенной келейке, под присмотром, чтоб не сбежала. Она билась, тосковала, мирячила [14] с горя, а потом у нее вдруг случился выкидыш, причем на таком сроке, когда и ребенок не выживет, и матери опасность смертельная.
14
Сходила с ума, заговаривалась.
Младенца быстренько схоронили, Ольгу оставили выживать как ни попадя. Никто в монастыре за ней особенно не ходил. Да и в миру заступиться за нее, пожалеть, поинтересоваться ее жизнью было некому. Ольга сирота, всеми заброшенная, забытая и покинутая. Отец ее умер. Мать и брат были отравлены. Человек, любовницей которого она недолгое время была и от которого зачала ребенка, отослал ее прочь от себя, чтобы жениться на другой и ту, другую, возвести на престол. А между тем Ольга прежде была царевной, а та, другая, — всего лишь дочерью какого-то польского воеводы…
Отцом Ольги был бывший царь Борис Федорович Годунов. Ее любовника звали государь Дмитрий Иванович (иногда, впрочем, его презрительно кликали Гришкой Отрепьевым, расстригою и самозванцем). Имя польки-разлучницы было Марина Мнишек. Ну а саму Ольгу, прежде чем она накрыла клобуком все, что осталось от ее чудесных, роскошных кос, звали царевна Ксения Борисовна Годунова.
В июле 1605 года Москва встречала царя-победителя — Дмитрия Ивановича, сына Грозного. И те, кто верил, будто он истинно сын своего отца, и те, кто, напротив, убежден был, что к престолу стремится самозванец, с равным восторгом ждали его восшествия на трон московских государей. Все устали от мрачной власти Годунова, обернувшейся годами страданий и мрачного террора.
Мрачен, мрачен был прежний государь! Не зря говорили про Бориса Федоровича иноземцы: «Intravit ut inlpes, regnavit ut leo, mortus est ut canis(лат.)!» [15] Короче говоря, собаке — собачья смерть! А этот, новый, молодой, светлый…
Дмитрий и вошел-то в Москву в лучезарный солнечный день. Улицы были забиты народом — казалось, население столицы по такому случаю увеличилось не меньше чем вдвое. Люди нетерпеливо всматривались в восточную сторону, откуда по Коломенской дороге должен появиться государь. И вдруг там замаячила словно бы туча, прошитая сполохами молний: то мчались всадники, сверкая доспехами. В тот же миг ударили приветственно пушки, и залп заставил народ пригнуться к земле, пасть ниц, возопить счастливо:
15
«Вошел, как лисица, царствовал, как лев, умер, как собака!»