На стульях среди оперативников пробежал шумок, у многих прояснились лица.

— Я заверил руководство управления, — поднявшись с дивана, строго и торжественно произнес Веретенников, — от имени всех нас, и вас и себя, как закрепленного за городским уголовным розыском, что послезавтра, теперь, — он взглянул на часы, — можно сказать уже — завтра, мы будем знать, кто совершил преступление.

— Василий Васильевич, — Карамышев нетерпеливо ерзал на подоконнике, ловя взгляд Шальнова, — я согласен с вами: рубашка — это улика! Но не дай, как говорится, нам бог обмануться! — Как следователь, Карамышев должен был до самого конца отстаивать объективную и беспристрастную оценку доказательств, все это понимали. — Надо не прекращать поиски…

— Потому что Джалилов не признался?! — подхватил Шальнов. — Так он и не признается… Могу вас заверить. Такие, как он, признаются под нажимом доказательств. Его придется изобличать косвенными доказательствами. Это заранее известно. А искать? Искать можно всю жизнь. Ищи на здоровье! Было б желание.

— У нас есть и другие доказательства, — устало сказал Альгин, — его надо предъявить на опознание Сабо.

— Мы предъявим его, — сразу же откликнулся Карамышев, — мы, товарищ полковник, предъявим его на опознание вечером. На том же месте и при таком же освещении…

— Ратанов, — позвал Шальнов, — надо размножить фотографии Джалилова, раздать участковым, всем. Пусть народу показывают их на участках. Может, кто-нибудь вспомнит, видел ли его в пятницу.

— Не помешает, — кивнул головой Веретенников.

Барков несколько раз ловил себя на мысли о том, что уже вечер. А было утро. Раннее летнее утро. За окном пели птицы, и люди выходили из домов, чтобы идти на работу.

— Карамышев проведет очную ставку Джалилова с сестрой, — опять заговорил Шальнов. — Барков и Гуреев сменят людей на квартире Джалилова. Тамулис поедет с фотографиями…

В коридоре к Баркову подошел Ратанов. За время совещания он не произнес ни слова.

— Небольшое изменение: на квартиру Джалилова вместе с Гуреевым я пошлю кого-нибудь другого. А тебя прошу еще раз съездить на место преступления. Тот универсальный магазин, что в первом этаже дома, он на днях открывается… Сейчас по радио передавали областные известия. Нужно еще раз проверить, не завозились ли все-таки в ту ночь товары в универмаг, Справка официальная у нас есть — Гуреев привез. А все-таки… Мало ли как бывает?

Барков недоуменно пожал плечами.

— Майя, — спросил Арслан, как только Карамышев ввел ее в комнату, — где моя рубашка белая? Я купил ее, как только освободился.

— Не знаю, Арслан, — сказала она громче и спокойнее, чем требовалось, — просто не представляю…

Она откинула со лба черную, как воронье крыло, прядь волос. Большие удлиненные глаза смотрели удивленно.

— Я давно уже ее не видел, Майя! — Голос у него неожиданно прервался. — Скажи, может, ты отдала ее кому-нибудь? Скажи как есть…

— Я не знаю, Арслан. Она лежала в шкафу…

— Скажи… — У него вырвалось грубое ругательство. Карамышев быстро отошел от окна и стал между ними. — Скажи! Ты видишь, что со мною случилось! Говори же! Где рубашка?

Майя подняла голову, смуглое лицо ее чуть покраснело.

— Я продала ее Насте Барыге. Еще зимой. Она скупает по дешевке у пьяненьких, а потом продает. Я хотела тебе сказать…

Джалилов со стоном стиснул руки.

Барков вынулся в отдел уже к вечеру.

— Товары в эту ночь в магазин не завозили и не должны были завозить. Возят с сегодняшнего дня. Но вот секция, где будут торговать часами… Там, оказывается, все уже давно завезено. Полное подсобное помещение. Мне заведующий показал…

— Что же это значит? — вслух спросил Ратанов самого себя.

— Могла быть попытка совершить кражу.

— А Джалилов был вором… — продолжал Ратанов.

Барков поморщился, покачал головой.

В кабинет вбежал Тамулис.

— Ну и Анастасия Ивановна, она же тетя Настя Барыга!

— Что?

— Ей лет под шестьдесят. Хитрющая-прехитрющая… И все время сушки жует. «Ты, — говорит, — сначала, мил-человек, узнай, почему мне пенсию за июнь не принесли, а потом я тебе все расскажу, что спросишь». «Хорошо, — думаю, — пусть будет так». Звонил в собес — все занято. А она все сидит сушки грызет. «Знаете, — говорю, — Анастасия Ивановна, вам придется самой туда сходить». А она мне: «А ты, мил-человек, погоди маненько и опять позвони». И снова за сушки.

Ратанов нетерпеливо завозился на стуле.