Почтенный датский пастор не знал, куда девать свою и без того поджарую особу. Он незаслуженно страдал от солнца, так как к звону кузнечиков не имел ровным счетом никакого отношения. Он вытащил из-под шляпы платок, громогласно высморкался и, приподняв шляпу, снова накрыл платком свою голову. Потом спросил шедшего с ним крестьянина:

– Скажите, Петерсен, вы совершенно уверены в том, что виденное вами правда?

Толстый, красный Петерсен, опиравшийся на палку, догнал пастора и сказал:

– Клянусь вам, господин пастор, в тот день я был совершенно трезв! Я принес заказанный мне бидон молока и корзину с разной провизией…

Дорога, по которой они шли среди вересковых ютландских степей, сворачивала в небольшую буковую рощу. Сучковатые, черные с подветренной стороны буки тихо шелестели листвой – может быть, о том, какие здесь бывали прежде дремучие леса и какой могучей державой была Дания.

Скоро над поломанными вершинами деревьев выросли шпили и зубчатые стены старинного замка.

Быть может, в нем жил когда-то строптивый рыцарь, не раз враждовавший с самим королем. Теперь замок одряхлел. Долгие годы был он заброшен. И только за последние месяцы произошли в нем неожиданные перемены.

– Так вы говорите, что у корзины была ручка? – продолжал пастор.

– Совершенно верно. Я приделал ее от старого ведра, после того как на прошлой неделе новую корзину у меня забрал господин Стонсен. Вот уже месяц, как я ношу провизию в это обиталище дьявола! Меня пропускал туда детина ростом вот с этот бук. В достопамятный день я, как и обычно, поставил корзину и бидон возле стены и хотел закурить трубку…

– Скажите, Петерсен, не почувствовали ли вы в этот момент желания произнести имя господа бога?

– Клянусь вам, господин пастор, я не почувствовал такого желания! В эту минуту я почувствовал, что кто-то тянет у меня из кармана часы…

– Продолжайте, продолжайте, господин Петерсен! Я должен все это хорошенько запомнить.

– Я схватился за карман, чтобы поймать негодного воришку, и, представьте, никого около себя не увидел!

– Вспомнили ли вы, сын мой, о боге хоть в этот момент?

– Нет, господин пастор! Я так растерялся, что это не пришло мне в голову. Да простит мне господь! Верно, это и послужило причиной всех моих несчастии.

Петерсен захромал сильнее. Они вошли теперь в жиденькую тень. Прямо перед ними вставали высокие морщинистые стены и новый железный мост, переброшенный через ложбинку, когда-то бывшую глубоким рвом.

Ворота под беззубым, с выпавшими кирпичами, сводом блестели свежей краской. Старый замок походил на дряхлого Фауста, которого Мефистофель еще не кончил омолаживать.

Петерсен остановился:

– Клянусь вам, господин пастор, когда я вижу это чертово место, у меня подкашиваются ноги! Я ни за что не вернулся бы сюда, если бы мне было заплачено за мою провизию и молоко! Но уверены ли вы, господин пастор, что в вашем присутствии дьявольское наваждение не повторится?

– Сын мой, обратим мысли свои к небу и призовем на уста свои молитву! Конечно, искуситель коварен. Уверяю вас, что взятая мною на себя миссия едва ли окупается…

Петерсен решительно двинулся вперед:

– Полноте, пастор! Я и так обещал вам половину того, что мне должны. Не могу же я еще приплачивать вам от себя!

Служитель церкви закашлялся:

– Сын мой, мы приближаемся. Думайте о боге и продолжайте ваш рассказ.

– Не успел я опомниться, как на моих глазах часы выскочили из кармана и унеслись прочь!

– Господин Петерсен, а вы уверены, что в тот день вы брали с собой часы?

– Так же уверен, пастор, как в том, что мне остались должны семнадцать крон.

Пастор вздохнул.

– Когда часы улетели от меня, я выругался.

– Ну вот видите, сын мой! Вы сами способствовали дьяволу.

– Да-да… И в тот же момент увидел, как мой бидон сам собой повернулся и покатился. Верьте мне, он, как обезьяна, забрался по совершенно отвесной стене да так и остался там, словно прилипнув!

– Великий боже, какие необыкновенные вещи рассказываете вы, Петерсен! Клянусь вам, если бы я не знал ваши склонности…

– Да-да, пастор! А следом за бидоном поползла корзина, ручкой вперед, медленно так… Доползла до стены и стала подпрыгивать на месте: хлюп, хлюп, хлюп! А подняться никак не могла.