Следовательно, враг не добился желаемого, расчлененная им дивизия снова собралась в кулак. Но трудные бои в окружении все-таки сказались на настроении бойцов и даже командиров. Я подметил это сразу, как только побывал в полках 346-й стрелковой.

Естественно, невеселое и даже, можно сказать, подавленное настроение людей меня насторожило. Ведь такого в дивизии раньше не наблюдалось. Разумеется, стал искать этому причины. Откровенные беседы с бойцами, командирами и политработниками вскоре помогли мне установить, что этих причин в общем-то две. Собеседники не скрывали своего недовольства тем, что прорыв вражеских танков оказался для них столь неожиданным.

— Плохо сработала наша разведка, — говорили они. — Ведь знай мы о прорыве заранее, смогли бы приготовить фашистам хорошую «баню». А так...

Но не только, и даже не столько этим объяснялось невеселое настроение товарищей из 346-й. Оказалось, что, как только дивизия вышла из окружения, в ее подразделения сразу же приехало несколько армейских представителей. К сожалению, свою задачу они видели не в том, чтобы подбодрить людей, а в том, чтобы... провести нечто вроде расследования. Вот и стали допытываться у бойцов, кто, по их мнению, явился виновником того, что рота, батальон попали в окружение, как вели себя в той обстановке те или иные воины. Одним словом, люди как бы заранее делились на мужественных и трусов, что, вполне понятно, приводило одних в большое смущение, других же оскорбляло до глубины души.

Бестактное отношение старших товарищей к бойцам и командирам побывавшей в беде дивизии вызывало по меньшей мере недоумение. Поэтому я счел нужным пригласить к себе ретивых «расследователей». Одновременно распорядился собрать и всех политработников, секретарей партийных организаций. Вместе мы обсудили состояние дел в соединении и пришли к заключению, что ведение подобного «дознания» среди бойцов, только что вышедших из окружения, излишне и даже нежелательно. А гостям после совещания предложил вернуться в штаб армии и доложить своим начальникам о моем решении.

В свою очередь я тут же связался по телефону с комкором и поставил его в известность о происшедшем. [127]

— Одобряю ваше решение, — сказал Иван Ильич. — Но с людьми дивизии поработать все-таки надо.

Миссан имел в виду восстановление высокого морального настроя у личного состава соединения, а также приведение в порядок внешнего вида бойцов и сержантов. Ведь многие из них в последнее время изрядно пообносились.

Хочу заметить, что инцидент с «расследованием» был исчерпан не сразу. О нем, естественно, стало известно начальнику штаба армии Я. С. Дашевскому, который, как мне потом сообщили, так докладывал командарму:

— Выборных поступил самочинно, выпроводив из корпуса работников штарма, знакомившихся с моральным состоянием личного состава.

И когда в расположение все той же 346-й стрелковой дивизии прибыл вскоре командующий фронтом генерал армии И. X. Баграмян, сердце мое екнуло. «Ну, — подумал, — сейчас начнется!» Но Иван Христофорович, понимающе взглянув на меня, совсем не сердитым голосом сказал:

— Потом поговорим обо всем, комиссар, потом. Сначала пойдем к бойцам.

Беседовал И. X. Баграмян с людьми тоже по-доброму, задушевно. О причинах окружения не расспрашивал, наоборот, рассказывал о них сам. И очень лестно отозвался о действиях воинов корпуса. «На войне и хуже бывает», — заметил он, исчерпав этой фразой весь наболевший у нас вопрос. И по лицам бойцов было видно, что они очень довольны беседой с командующим фронтом. А когда генерал армии велел даже представить к наградам отличившихся, настроение воинов еще больше поднялось.

Что же касается меня, то Иван Христофорович, прощаясь, лишь усмехнулся. Будто хотел сказать: мол, надо бы тебя пожурить, но не буду. Что было, то прошло...

А вслух, положив руку на мое плечо, высказал:

— Ожидал худшего. Молодцы! Выдержали!-

* * *

17 сентября 51-я армия генерала Я. Г. Крейзера в соответствии с приказом командующего фронтом закончила подготовку к новому наступлению. Теперь наш путь лежал на Ригу. Этим самым мы должны были сорвать известное нам намерение противника расширить наконец коридор вдоль берегов Балтики и соединить воедино группы армий «Север» и «Центр». [128]

Но противник все-таки упредил нас. За день до начала нашего наступления 200 его танков, составивших броневой кулак немецких пехотных дивизий, обрушили свой удар на боевые порядки частей и соединений 1-го гвардейского корпуса. Он наносился на участке, имевшем протяженность до 10 километров по фронту.

Врагу после ожесточенных боев удалось вклиниться в нашу оборону на глубину 5–7 километров. Но этот временный успех достался ему дорогой ценой. Около 100 своих танков оставили фашисты на поле боя. Тысячи гитлеровских солдат и офицеров нашли здесь себе могилу. И противник не выдержал, попятился.

А 51-я армия, отразив этот натиск врага, вновь заняла исходное положение для нанесения запланированного удара.

Но в назначенное время он не состоялся. Дело в том, что южнее Риги, на правом крыле 1-го Прибалтийского фронта, противник, как донесла наша разведка, сумел сосредоточить до 16 дивизий, в том числе 4 танковые. Кроме того, в районе Добеле находились еще 5 его танковых дивизий. Силы немалые. Их-то сравнение и вызвало у нашего командования сомнение в возможности отрезать всю эту группировку войск противника, сосредоточенную вокруг Риги, от главных сил.