– Господин сочинитель, кажется? – человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, – смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.

Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…

Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:

– Нелюбов!

– Я, – по-строевому четко ответил офицер.

Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.

– Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».

И опять потянулось время.

– Господа, спросил кто-то из темноты, – ни у кого случайно не осталось часов?

– Товарищи все, как есть, изъяли…

– Так который же час?

– Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.

– Утро стрелецкой казни, – пробурчал Арнаутов, – вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?

– А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.

– Какая же? – ехидно спросил Арнаутов. – видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.

Леонидов закрыл глаза. …И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.

Ах, сад «Эрмитаж».

Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.

И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.

Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.

А над парком горит электрическая надпись «1915».

– Леонидов! Кто здесь Леонидов?

Арнаутов толкнул его в плечо:

– Вставайте, ангел смерти за вами.

– Я Леонидов.

Олег встал, потянулся.

– Ты что, заснул, давай на выход.

Коридор длинный, покрашенный нелепой розовой краской.

Он шел по этому коридору, а за ним чекист с рукой на кобуре.

– Стой! К стене.

Он повернулся и увидел написанные, полустертые стишки:

«Как хорошо в краю родном…

Чекист открыл дверь.

– Арестованный доставлен.

– Заводи.

– Пошел в комнату.

В комнате было светло.

Леонидов даже зажмурился на мгновение.

Первый, кого он увидел, был чиновник сыскной полиции Николаев.

– Александр Иванович, – Леонидов протянул руку, – гора с горой. Так, что ли?

– Душевно рад вас видеть, Олег Алексеевич, душевно рад.

– А меня вы не узнаете?

Из-за стола поднялся красивый молодой человек. Черноволосый, с веселыми светлыми глазами.

– Как же, как же, – Леонидов поклонился, – начальник уголовной секции МЧК товарищ Мартынов. Здравствуйте.

– Приветствую короля сенсаций в нашем скромном учреждении.

Мартынов протянул руку.

– Вот и встретились, – продолжал он, – ваша статья в питерской «Красной газете» очень в прошлом году помогла нам. Своевременная статья, даже очень. К столу присаживайтесь.

Леонидов сел.

На столе были аккуратно разложены: толстая пачка денег, наручные часы, с решеткой, закрывающей стекло циферблата, серебряный портсигар, на крышке которого лошадиная голова и стек, записная книжка в потертом кожаном переплете, карандаш в серебряном футляре, удостоверение «Рабочей газеты», щеголеватый бумажник из крокодиловой кожи, зажигалка из ружейной гильзы, кастет.

– Ваши вещи? – спросил Мартынов. – именно так.

– И деньги ваши?

– Естественно.

– Сколько?

– Что-то три миллиона с мелочью. Точнее сказать не смогу, очень клюковка и колбаса понравились.

– Как же так. Денежки счет любят.

– Это милейший Федор Яковлевич, у купцов так, они счет любят. А наш брат любит тратить не считая.

Николаев рассмеялся.

– Истинная правда. Наслышан о ваших загулах в «Эрмитаже» и «Метрополе».

– Все было, нынче это как сон…

– А теперь вы решили на подпольных мельницах счастье словить? – поинтересовался Мартынов.

– Дорогой Федор Яковлевич, меня взяли не за столом, а у буфетной стойки, я там пытал счастья. А постановления об азартных играх не нарушал.