Матросская Тишина, суд. Можайская колония для малолеток.

Бес и Гуля не забыли его. И в тюрьму, и в колонию отправили «маляву», что Борька Ян – правильный пацан, твердо стоящий на воровской дороге. В Можайской колонии он кулаками зарабатывал авторитет. На память навсегда осталась синь татуировок. Отсидел он от звонка до звонка.

Вернулся домой, даже осмотреться не успел, как родители определили его в армию. Попал он служить на Северный флот. Служба на эсминце ему понравилась. Братство морское по душе пришлось, работа для настоящих мужчин вызывала у него чувство гордости. Он даже подумывал о том, чтобы связать свою жизнь с флотом, боевыми кораблями, строгой морской дисциплиной. Но разве знает человек, что с ним случиться может.

Корабль вернулся из боевого похода в Североморск. Для пришедших с моря матросов и старшин в Доме офицера организовали вечер танцев. Не хотел Борька туда идти, собирался в экипаж к корешу, чтобы научиться у него играть на гитаре, но уговорили ребята, и он пошел.

Все, как обычно: оркестр, танцы, бойкая девчонка, которую он заклеил. Потанцевали, решили пройтись. Девчонка сбегала в магазин, купила колбасы и бутылку питьевого спирта. Они выпили ее в подъезде. Дальнейшее Борька слабо помнит.

Ночь. Североморск. Пустые улицы и маленький магазин в переулке. Он сбил висячий замок. Вошел в магазин, выпил какого-то красного пойла и отрубился. Его нашли утром спящим в обнимку с ящиком вина. Вот и прощай, море. Здравствуй, северный лесоповал.

Пять лет он валил древесину. На этой далекой зоне был принят в воровское сообщество, получил кликуху «Клещ», на законном основании стал пользоваться «гревом» из общака.

В лагерь попал молодой матрос, думавший связать свою жизнь с морской службой, а вышел настоящий вор, принявший блатной закон.

Через пять лет он приехал в Москву. Но домой не пошел, отлеживался у корешей. Старые подельники, Бес и Гуля, спарились и тянули свой срок в мордовских лагерях. И тогда Борис вспомнил про ресторан под названием «Яхта». У него оставалось немного денег: когда уходил из зоны, получил из общака на первые вольные дни, так что в ресторан было с чем пойти. И ему повезло. В длинном прокуренном зале сразу встретил Витю Глухаря, знаменитого карманника, с которым вместе сидел. Выпили, поговорили.

– Надо тебе к делу прислоняться, – сказал Глухарь, – приходи через два дня, сведу с солидным человеком.

Через два дня Витя подвел его к столу, за которым сидел прекрасно одетый мужик лет пятидесяти. Подвел и исчез, словно растворился в папиросном дыму.

– Садись, Клещ, – сказал солидный, – называй меня Семеном Семеновичем. Хватит без дела ходить, надо в общак деньги сдавать, братьев в зонах греть. О тебе люди хорошие слова говорят. – Семен Семенович достал пачку денег. – Это тебе из общака, на подъем, чтобы на крыло встал. И начинай работать. Завтра в «Пекине» познакомлю тебя с напарницей.

…Ах, Таня, Таня, Танечка! Воровская подруга-наводчица. Красавица, умница, недаром два курса театрального училища окончила.

Работали они просто. Верный человек Семен Семенович говорил, в каком кабаке гулять будут магазинщики или деляги.

Там появлялась Танька и ехала после кабака к деловому домой, оглядывала квартиру. Когда уставший от вина и любви клиент засыпал, находила тайники, а утром уходила, назначив новому другу днем свидание. Приезжала к Борису, рассказывала о схронах и замках, и он шел на дело. Так они грохнули пять квартир. А на шестой…

Учил его Бес:

– Бухой и с бодуна на дело не ходи.

А тут загулял малость. Танька утром приехала, дала наводку, и он решил идти на дело. Похмелился с соседом Жорой Бакланом, оттянувшим срок за хулиганство. И тот упросил взять его с собой.

Все сделали чисто. Клещ взял деньги и ценности, а Баклан коврик прихватил, уж очень приглянулся он ему.

Вышли, начали такси ловить. А вместо него подъехала милицейская «канарейка».

Борис сразу в сторону отошел. Что с него взять. Одет хорошо, в руках ничего нет. А Баклан базарить стал.

– Мой ковер, – подтвердил Боря.

Чей ковер – точно определили на следствии. И опять пятерка. Уехал на строгий режим, как рецидивист, на Урал. И опять от звонка до звонка.

Вернулся – и снова Танька, и снова работа. На этот раз на свободе он прожил долго – целых девять месяцев. Взял семь квартир. Но опера угрозыска тоже не дураки: изучили его почерк и взяли ночью.

И снова пятерка. На этот раз попал он в беспредельную зону, хуже, чем в сучью, – в Кабардино-Балкарию. Сидели там одни кавказцы: чеченцы, дагестанцы, балкарцы. Паханом в зоне был свердловский законник Шипа, но черные не хотели жить по русским законам, приходилось их учить кулаками и заточками. Тяжелый был срок. Словно не в воровское братство он попал, а к нынешним беспределыцикам.