С рассказом я уложился в пару минут.

— Значит, он все знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?

— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет уже совершенно другим. У меня ведь есть что ему сказать и помимо стихийных бедствий.

— А что будет, когда он поверит?

— Один человек, как бы высоко он не забрался, мало что сможет сделать, нужны единомышленники. Пусть поначалу их будет немного, главное, чтобы среди них не затесалась какая-нибудь гнида. Если пустят в ход то, что я записал, все равно в Москве узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И еще нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не поменяется. Ну предотвратим мы одно покушение, они организуют другое. Когда решаются вопросы такой власти, жизни других людей ничего не значат. Нетрудно, например, устроить авиакатастрофу. Подумаешь, какой-то самолет с экипажем! Ради великого дела… Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во все посвящать. Меньше знаешь — крепче спишь. Пользы тебе от этих знаний никаких, а неприятности могут быть.

— Так мы едем на смотр или нет?

— Вроде едем. Мне все-таки кажется, что он пока ничего предпринимать не станет. Слишком в такое трудно поверить, а когда все доказательства — это слова мальчишки, пишущего фантастику… Можно, конечно, пустить в ход мое письмо, потому что я там написал действительно серьезные вещи, но он на это не пойдет. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и на смотр в Москву нас отпустили. Единственное, что сделал Машеров, о чем я узнал уже позже, это направил с лауреатами, помимо приставленного к нам работника ЦК комсомола, одного из лейтенантов минского КГБ. Представилась она нам работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Я захотел ближе познакомиться с остальными, но ехавшие с нами две девчонки и парень держались настороженно, поэтому я их оставил в покое. Ехали в двух купе: в одном все женщины, в другом я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место у нас было свободным до самой Москвы. Поселили нас в гостинице "Юность" и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея. Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы до занявших первые места не дотягивали.

— Третье место это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоем голосе. Мне уже большая известность не нужна, поэтому будем кое-что петь время от времени у Самохина, и все. Это будет честнее.

После нашего возвращения у отдела культуры на ближайшие дни были запланированы какие-то встречи, но мы от всего отказались.

— Имейте совесть! — сказал я возмущенным такой неблагодарностью работникам отдела. — Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда можно будет куда-нибудь съездить, да и то только один раз. А пока к вам огромная просьба отправить нас домой. Не обязательно на "Волге", мы согласны даже на газик.

— Сильно разочарованы? — спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчет машины.

— Есть немного, — ответил он. — А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?

— Я не настолько высокого мнения о своем голосе, — сказал я. — Те, кто заняли первое и второе места, были во всем лучше нас. За что же обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и просто хотим отдохнуть, да еще пропустили неделю занятий. Мне стыдно за грубость, я извиняюсь, и все такое, но если бы я там шаркал ножкой, они бы нас еще два часа уламывали.

На этот раз домой нас вез Сергей.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — радостно поздоровался я. — Выздоровела жена?

— Умерла, — ответил он и больше до самого городка не произнес ни слова.

Приехали мы в среду семнадцатого марта около часа дня. Подождав, пока закончатся уроки, я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.

— Привет! — поздоровался я с ними. — Сергей, дай на пару часов тетради! И надо узнать, что вам задали на завтра.

— Привет! — отозвался он. — Поздравляю! Пойдем к нам домой, половина тетрадей там.

— Здравствуй! — поздоровался Игорь. — Когда приехали?

— Пару часов назад, — ответил я. — Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе еще самому делать уроки.

Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за все пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люси сейчас было труднее, но тут я ей ничем помочь не мог. Ничего, за пару дней все догонит, а завтра нас все равно никто спрашивать не будет.

Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что перед этим он поговорил со мной.

— У меня только наладились отношения с одноклассниками, а вы хотите все испортить! — сказал я. — Можете снижать оценку по поведению, но если вы это сделаете, я в этот день в школу не приду!

— Как хочешь, — недовольно сказал Новиков. — У Черзаровой такое же мнение?

— У нас одно мнение на двоих, — ответил я. — Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.

Дальше все пошло, как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, и я сказал обрадованному Сашке, что не собираюсь трогать его лоб. Двадцать четвертого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. И машина, и шофер были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Из-за слишком большого объема мы ее машинистке не отдавали. Нагружать ее работой бесплатно я не хотел, а совать ей деньги отец не мог. Но я этот вопрос обговорил заранее. Писал я нормальным почерком, поэтому они были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели все три "моих" песни. Но я сразу предупредил, чтобы больше губу не раскатывали: каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта я слушал новости по телевизору, но ни о каком землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.