Тут снова подал голос Витвел Сим:

– Но даже если принц и полагает, что наше волшебство – самое обычное шарлатанство, как он, несомненно, подумал о той старухе, он все равно не отважится разозлить архимага. Этого не допустит ни Совет, ни Церковь. А мы и не знаем, что Солтерис ушел во дворец…

– Если солдаты регента повсюду в городе, – холодно заметила Розамунда, – то уже не столь важно, кто куда ушел. Нет, принц Фарос, несомненно, просто сумасшедший.

Его вообще давно нужно было отстранить от власти, отдав ее кому-то из двоюродных братьев или сестер.

– Как сурово, – рассмеялся Иссей, – но вот только хочешь ли ты, чтобы Империей правили всякие простофили вроде Магистра Магуса, а то еще похлеще – какая-нибудь старая колдунья?

Красивые губы женщины непроизвольно дрогнули при упоминании одного только имени самого известного в городе шарлатана. Но Розамунда сумела сдержать свой порыв, обратившись к тарелке с уже остывшей пищей. Не найдя нужных аргументов, она просто предпочла помолчать – ведь молчание иногда тоже очень хороший козырь.

Керис, нося на кухню грязную посуду, думал о предстоящей тренировке по фехтованию. Затем его мысли снова сползли на деда – он думал о том, какое отношение имеет к архимагу все сказанное за столом. Не потому, что Керис не верил в способность регента учинить что-нибудь недостойное – как раз на гадости тот был горазд – просто молодой человек не мог поверить, что кто-то способен причинить вред его деду.

С детства Керис знал своего второго деда, Солтериса Солариса, как очень загадочную личность. Дед изредка – зимой чаще, а летом всего раза два – захаживал на хутор его матери, находившийся возле Пшеничной деревни. Тогда волосы Солтериса были темными, как сейчас волосы матери Кериса, но сам Керис уродился светловолосым, в отца. Иногда казалось, что от отца Керис унаследовал еще что-то, не только цвет волос. Когда Керис давал торжественную клятву в присутствии всего Совета Кудесников, он обещал защищать архимага всеми силами – а у него было куда больше физической силы, нежели волшебной.

Вообще же Керис старался думать о том, что касалось его напрямую, – о постоянном совершенствовании воинского искусства. И уж на этих тренировках он выкладывался как подобает, нанося удары деревянным мечом под неусыпным оком наставника.

Обычно занятия происходили в самом нижнем этаже дома, в полуподвале, куда под вечер сквозь стрельчатые окна падал солнечный свет угасающего дня. Несмотря на пять лет непрерывных упражнений, каждый вечер после занятий Кериса свербила одна и та же мысль: все, так больше невозможно. Все эти "вперед-назад", "коли-руби" и "раз-два" надоели ему до черта, тем более что умение настоящего воина к нему упорно не желало приходить. Но зато во время тренировок в голове не оставалось никаких мыслей – так учил наставник. Он говорил, что думать нужно только этими "вперед-назад" – "коли-руби", вспоминая уроки фехтования, полученные когда-то, иначе в бою, стоит только отвлечься, враг сразу одолеет тебя. И на разные другие беспокойные размышления времени не оставалось, что тоже было неплохо.

К десяти часам вечера темнело, но гулять Керису после занятий совершенно не хотелось – тренировки выматывали последние силы. Поплескавшись над лоханью с теплой водой, он как подкошенный падал в постель и засыпал крепким сном. Но теперь он задумался над тем, что же все-таки произошло. Он спросил про деда, причем вопрос казался самым что ни на есть невинным. Но реакция на него оказалась совершенно непредсказуемой. Неужели волшебство архимага и в самом деле пропало?

Уже давно Керис перестал верить в то, что он сам обладает хоть какими-то зачатками волшебства. Но теперь уставив глаза в непроницаемую тьму, он понимал, как много за эти годы стало значить для него волшебство. Без волшебства, без размышлений о нем душа становилась как бы пустой, выхолощенной, если не сказать хуже. Все равно как если бы глаза стали видеть окружающий мир в черно-белом свете.

Иногда до него доносились обрывки разговоров, которые волшебники шепотом вели между собой о том, от чего именно зависит волшебная сила человека. Судя по этим разговорам, волшебство сохранялось благодаря либо врожденной способности, либо каким-нибудь амулетам и скарабеям, сделанным из чего угодно – от глины до драгоценных камней, какие носили только очень богатые люди или знатные особы.

Волшебство можно было вызвать специальными заклинаниями, заклинаниями можно было и уничтожить или уменьшить чей-то волшебный дар. Но это все не то. Керис представлял свою душу как глиняную форму для отливки, из которой уже вытопили воск, но бронзу или золото не залили. Так и влачит она пустое существование. И в такую пустоту обычно набивается обычная пыль.

Молодой человек заплакал бы, но воинская клятва не давала ему на это право.

Нет, заснуть положительно невозможно. Воин оделся и, стараясь поскорее выбраться из душной тьмы спальни, стал спускаться вниз по лестнице. Все та же назойливая воинская клятва нашептывала ему, что он должен еще и обуться, а также не забыть свое верное оружие. Но то, что парень неожиданно открыл для себя пустоту своей души, занимало его больше всего. Потому-то хотя бы сейчас воинской клятвой можно было пренебречь. Свежий воздух улицы сразу прояснил голову. Из-под крыш домов по другую сторону площади доносилось воркование голубей, обсуждавших свои птичьи дела. Да, у всех проблемы. И тут ночную тишину разорвало кукареканье какого-то непутевого петуха, явно спутавшего время суток.

Итак, Тирле сказал, что такого не может быть. Почему? Не может быть, потому что попросту не может быть? Но это чепуха. Однако прошлой ночью сам Керис, проснувшись, почувствовал сквозь биение своего сердца, что из него вытекает то немногое волшебство, которое еще осталось в его душе. И тогда его пронзил холодный ужас. Это было что-то, что не должно было и не могло случиться, как сказал Тирле… И теперь его душа была полностью лишена волшебства.

Керис прислонился к покрытому затейливой резьбой дверному наличнику, ощущая в душе эту странную пустоту. Странно, но это было даже не огорчение, а какое-то неопределенное чувство – именно пустота. Тут взгляд молодого человека упал на высокие узкие окна дедова дома, и он подумал, вернулся старик или нет. Света в окнах не было, но это еще не означало, что он спит, – архимаг часто сидел в своем кресле и читал, не зажигая света. На то он и был архимагом, чтобы быть способным на такие дела. Возможно, он знал и умел нечто такое, о чем старый Тирле и понятия не имел.