Мы старались как могли, но теснота в нашей машине не давала драться по-настоящему. Нельзя прицелиться как следует, если на коленях у тебя сидит человек, на плече висит другой, а третий стреляет на расстоянии двух сантиметров от твоего уха.

Наша третья машина — та, что была в тылу за кирпичным домом, — подтянулась и стала нам помогать. Но тут к противнику присоединились еще два автомобиля. Видимо, налет талеровских ребят на тюрьму так или иначе закончился, и армия Пита подоспела оттуда, чтобы не дать нам уйти. Славная заварилась каша.

Я перегнулся через чей-то раскаленный пистолет и заорал в ухо Рено:

— Так не пойдет. Пусть лишние вылезут, будем отбиваться с улицы.

Он одобрил эту идею и распорядился:

— Выкатывайтесь по одному, ребята, доставайте их с мостовой.

Первым выкатился я, не сводя глаз с темного проулка напротив.

Туда же вслед за мной прибежал Брюхо. Я проворчал из своего укрытия:

— Не садись мне на голову. Найди себе какую-нибудь дыру. Вон там подходящий подвал.

Брюхо покорно затрусил туда, и на третьем шагу его подстрелили.

Я осмотрел свое убежище. Закоулок был всего в шесть метров длиной, он упирался в высокий забор с запертыми воротами.

Встав на мусорный ящик, я перемахнул через ворота и оказался во дворе, мощенном кирпичом. Из этого двора я перелез в другой, потом в третий, где на меня с визгом кинулся фокстерьер. Я лягнул его, вскарабкался на очередной забор, выпутался из бельевой веревки, пересек еще два двора — в одном на меня завопили из окна и запустили бутылкой — и спрыгнул на булыжник в тихом переулке.

Стрельба осталась позади, но не так уж далеко. Последнее я постарался поскорее исправить. Должно быть, я прошагал столько улиц, сколько во сне той ночью, когда убили Дину.

У подъезда Илайхью Уилсона я взглянул на свои часы. Они показывали три тридцать утра.

Мне пришлось долго тыкать пальцем в звонок своего клиента, чтобы добиться толку.

Наконец дверь открыл рослый загорелый шофер. Он был в брюках и майке. В кулаке он сжимал бильярдный кий.

— Чего надо? — осведомился он. Потом осмотрел меня и сказал: — А, это вы. В чем дело?

— Мне надо видеть мистера Уилсона.

— В четыре утра? Бросьте. — И он стал закрывать дверь.

Я вставил в щель ногу. Он перевел взгляд с ноги на мое лицо, взвесил в руке бильярдный кий и спросил:

— Что, трещину в колене захотел?

— Я не шучу, — настаивал я. — Мне надо видеть старика. Скажите ему.

— Нечего мне ему говорить. Сегодня днем он велел мне вас не пускать, если придете.

— Вот как? — Я вынул из кармана четыре любовных письма, выбрал первое, наименее дурацкое, протянул его шоферу и попросил: — Передайте ему это и скажите, что я сижу на ступеньках и остальные письма у меня в кармане. Скажите, что я просижу здесь еще пять минут, а потом отнесу их Томми Робинсу из «Консолидейтед Пресс».

Шофер хмуро покосился на письмо.

— К черту Томми Робинса и всех его родственников! — рявкнул он, взял конверт и закрыл дверь.

Через четыре минуты он появился вновь и позвал:

— Эй, сюда.

Я пошел за ним наверх, в спальню старика Илайхью.

Мой клиент сидел в постели, зажав в одном круглом розовом кулаке свое любовное, письмо, а в другом конверт. Его короткие седые волосы топорщились, круглые глаза налились кровью. Параллельные линии рта и подбородка почти сходились. Он был в славном настроении.

Едва увидев меня, старик завопил:

— Значит, болтать про свою храбрость вы горазды, а как надо шкуру спасать, так бежите к старому пирату?

Я сказал, что ничего подобного. Я сказал, что если он собирается нести чушь, то пусть делает это потише, чтобы в Лос-Анджелесе не узнали, какой он болван.

Старикан взял еще на полтона выше и завыл:

— Если вы украли чужие письма, это еще…

Я заткнул уши. Меня это не спасло от шума, но его оскорбило, и завывания оборвались.

Я вынул пальцы из ушей и сказал:

— Отошлите холуя и поговорим. Я вам ничего не сделаю.

Он повернулся к шоферу и приказал:

— Выметайся.

Шофер оглядел меня без особой нежности, покинул нас и закрыл дверь.

Старик Илайхью разошелся на полную катушку. Он требовал, чтобы я немедленно вернул остальные письма, громко и нецензурно осведомлялся, где я их взял и что с ними сделал, а также угрожал мне разнообразными карами.