Он пытается кричать даже тогда, когда язык сгорает дотла.

Окружающий пейзаж переливается черными и багровыми тонами, деревья и кусты вспыхивают.

Смутные тени без глаз, без ртов и ног ползут по земле.

Запах гари вызывает тошноту, рвоту.

Он хочет, но не может отвести глаза. Он не в силах сделать шаг назад – горящий человек бежит прямо на него, искры и хлопья золы разлетаются вокруг, словно мертвые светлячки.

В месиве того, что было когда-то лицом, Фрэнк различает два ряда мелких стежков там, где некогда были глаза, и… стянутый швами и горящий рот.

– Фрэнк, – голос Блетчера пробился сквозь темноту тоненькой ниточкой света, – не мог бы ты…

Фрэнк молчит, потому что теперь он замечает еще одну фигуру, притаившуюся меж двумя деревьями. Это мужчина, в джинсах, в темной куртке, лицо закрывает бейсбольная кепка, руки вяло свисают по бокам. Смутное беспокойство. Еще миг, и он сумеет поймать разгадку, но…

– Фрэнк?

– Тот же самый убийца.

– Что?

Фрэнк заморгал, возвращаясь в реальный мир. Рядом – растерянное бледное лицо Блетчера.

– И он сделал это здесь.

Видение начинает ослабевать, когда он произносит эти слова.

Зловоние горящей плоти тает в прохладном запахе дождя и влажной прошлогодней листвы.

Крики ужаса растворяются в шуме винта поискового вертолета, зависшего прямо над головой.

Фрэнк быстро вдохнул и выдохнул, пробуя февральский воздух на вкус.

Господи, будет ли конец этому кошмару?!

– Жертву подожгли здесь, в лесу.

Он устремился вниз по склону в поисках хоть каких-нибудь следов горения: обуглившихся листьев, одежды, белесой золы.

– Далеко до реки? – обернувшись, крикнул Блетчеру.

Старший детектив следовал за ним, по привычке печатая тяжелый шаг. Да, годы дают знать, Боб. Уже появилась одышка, а язык все чаще требует таблетку. Сердце, нервы… Награда для полицейского. Она нашла своего героя.

– Я спрашиваю, далеко ли до реки?

– Четверть мили.

– Они пришли оттуда.

Блетчер остановился, глядя вослед. Лучше стоять, чем бежать. И лучше сидеть, чем стоять…

– Кем этот парень себя воображает? – выплеснул копившуюся досаду один из детективов. – Шерлоком Холмсом?

– Не знаю, – пробормотал Блетчер. – Полагаю, мы скоро это поймем.

Он-таки припустил вниз по склону следом за Фрэнком, словно дородный колобок. Юбку колобку! Не надо юбку – и в пальто хорош. То есть плох… Кряхтя, сопя и ругаясь, путаясь в пальто, как в огромной черной юбке. Но все время, пока он скатывался, Боб прислушивался к ворчанию подчиненных. Перекликаясь за его спиной, они все-таки собирались последовать за ними. Невзирая на гонор чужака, эксперимент обещал быть интересным.

И тут рация Блетчера взорвалась сухим треском. А затем сквозь помехи – голос. Вертолетчики доложились:

– База! Я Воздух-один! Обнаружили кое-что у реки. Это может оказаться полезным.

– Вас понял, – мрачно ответил Блетчер и, отключив рацию, покатился дальше.

Фрэнка он нашел у кромки реки. Тут плотный лиственный ковер был слегка разворочен – на нем, а также на выступавшей из-под него черной земле виднелись четкие отпечатки ног. Чуть поодаль – следы борьбы: вывернутые камни, сбитые грибы, еще сильнее разворошенная листва.

Фрэнк внимательно изучал место происшествия, продвигаясь к ближайшему кустарнику.

– Это случилось здесь, у реки. Жертва не ожидала нападения. Более того, она была настроена миролюбиво. Все произошло неожиданно. Но вместо того, чтобы сразу его убить, маньяк изощрялся в пытках.

– И чем они тут занимались?

– Пока не уверен, но… Скорее всего, жертва – гомосексуалист. Не забывай, неподалеку расположен Волонтир-Парк.

Блетчер пожал плечами:

– Тогда почему… При чем здесь та стриптизерша из клуба? Если маньяк имеет нестандартную сексуальную ориентацию, зачем ему убивать женщину?

– Еще вопрос, что по нынешним временам считать нестандартом… Ну-ну, я не о нас с тобой, дружище… Мое предположение: случай с Пандемией – особый. Тут не последнюю роль играет ее имя. Но я пока не понял, что оно значит для убийцы. Может быть, так звали его мать? Смерть Пандемии – центральная, вокруг нее будут в строгом порядке располагаться другие.

– И сколько их будет?

– Не знаю. Возможно, семь.

– Почему именно семь?

– Я сказал, возможно. Я пытаюсь понять его мотивы. Это не обычное преступление, Боб. Семь – мистическая цифра. Семь грехов, семь дней недели, которые сотворил Бог. Семь печатей, их сломали перед тем, как вострубили опять семь Ангелов. А после, как ты, наверное, помнишь, начался Апокалипсис.