Я взял его на руки и прошел с ним назад по коридору. Шофер все еще придерживал открытую дверцу, и, увидев свою хозяйку, Трики вырвался от меня и одним прыжком очутился у нее на коленях. Миссис Памфри ахнула от неожиданности, а затем была вынуждена отбиваться от него – с таким энтузиазмом он принялся лизать ей лицо и лаять.

Пока они обменивались приветствиями, я помог шоферу снести в машину постельки, игрушки, подушки, курточки и мисочки, так и пролежавшие в шкафу все это время. Когда машина тронулась, миссис Памфри со слезами на глазах высунулась в окно. Губы ее дрожали.

– Ах, мистер Хэрриот! – воскликнула она. – Как мне вас благодарить? Это истинное торжество хирургии!

Меня подбросило, и я проснулся. Сердце стучало в одном ритме с настойчивым трезвоном. Телефонный аппарат на тумбочке у кровати – безусловно заметный прогресс по сравнению со старой системой, когда катишься кубарем с лестницы, а потом дрожишь от холода в коридоре, приплясывая босыми ногами на плитках пола. Тем не менее этот пронзительный звук, который в глухую ночь вдруг раздается у самого вашего уха, производит сокрушающее действие. Я не сомневался, что ничего хорошего он мне не сулит.

Голос в трубке был оскорбительно бодрым:

– Кобыла у меня жеребится. Только что-то дело у нее не идет. Думаю, жеребенок лежит неправильно. Может, приедете пособить?

У меня защемило в животе. Это уж слишком! Когда тебя поднимают с постели посреди ночи, радость невелика, но дважды подряд? Это несправедливо, это, попросту говоря, чистейший садизм. У меня был тяжелый день, и я с большим облегчением улегся спать около полуночи. В час меня подняли из-за тяжелого отела, и я вернулся домой почти в три. А сейчас сколько? Три пятнадцать. Господи, да я и десяти минут не проспал! И к тому же кобыла. Как правило, с ними вдвое больше хлопот, чем с коровами. Ну и жизнь! Чертова жизнь! Я буркнул в трубку.

– Хорошо, хорошо, мистер Диксон, сейчас еду.

Позевывая, я заковылял по комнате. Плечи и руки тупо ныли. На стуле лежала моя одежда. Я уже один раз ее сегодня снял, потом опять надел, опять снял. Что-то во мне взбунтовалось при мысли, что придется снова в нее облачаться. Уныло хмыкнув, я сдернул с крючка на двери плащ, надел его поверх пижамы, спустился в коридор, где у двери аптеки стояли мои резиновые сапоги, и сунул в них ноги. Ночь теплая, какой смысл одеваться? Все равно же на ферме я опять разденусь.

Открыв дверь, я побрел через бесконечный сад, сонно не замечая, как свеж и душист ночной воздух. Я вышел во двор, отпер ворота в проулок и вывел машину из гаража. Городок спал, и лучи фар выхватывали из темноты закрытые ставни витрин, плотно задернутые занавески. Все спят. Только я, Джеймс Хэрриот, еду куда-то, хотя устал до невозможности и все тело болит – еду, чтобы снова надрываться. Ну какого черта я пошел в деревенские ветеринары? Наверное, у меня в голове помутилось, а то с чего бы я выбрал занятие, подразумевающее, что ты будешь работать все семь дней в неделю, а кроме того, и по ночам? Порой у меня возникало ощущение, что моя профессия – злобная живая тварь, которая проверяет меня, испытывает на прочность и все время увеличивает нагрузки, чтобы посмотреть, когда же я протяну ноги.

Но какой-то подсознательный протест извлек меня из этой ванны жалости к себе, и, стряхивая брызги у ее края, я взвесил ближайшее будущее уже с моим природным оптимизмом. Во-первых, дом Диксонов стоит у самого начала холмов, почти рядом с шоссе, а потому они позволили себе редкую в этих местах роскошь – провести электричество в хозяйственные постройки. Да и не настолько я устал! Мне ведь всего двадцать четыре года, я здоров и силен. Нет, так просто меня не убить!

И я с улыбкой погрузился в сонное оцепенение, обычное для меня в таких ситуациях: полное отключение всех чувств и мыслей, кроме тех, которые были нужны для того, чем я был занят в данный момент. Сколько раз за последние месяцы я вставал с постели, ехал на дальнюю ферму, добросовестно выполнял то, что от меня требовалось, возвращался домой, ложился спать, так толком и не проснувшись.

Диксоны не обманули моих ожиданий. Грациозная клайдсдейлская кобыла стояла в отлично освещенном деннике, и я разложил свои веревки и инструменты с огромным облегчением. Подливая дезинфицирующую жидкость в дымящееся ведро, я смотрел, как кобыла напрягается и пригибает круп. Это усилие не дало никаких результатов, ножки не показывались. Сомневаться не приходилось – неправильное положение плода.

Погрузившись в размышления, я снял макинтош, но тут громкий хохот фермера заставил меня очнуться.

– Господи помилуй, это что ж за тру-ля-ля такая?

Я поглядел на мою нежно-голубую пижаму в широкую малиновую полоску.

– Это, мистер Диксон, – сказал я с достоинством, – мой ночной костюм. Я не нашел нужным его сменить.

– Вон оно что! – В глазах фермера плясали насмешливые огоньки. – Вы меня извините, только мне было почудилось, что я не тому позвонил. В прошлом году в Блэкпуле я видел очень похожего человека – и костюмчик точно такой же, только у него еще был полосатый цилиндр и тросточка. А уж чечетку отбивал – любо-дорого!