Вот эти-то сапоги совершенно пленили Джимми. Крепкие, не знающие сноса, они словно символизировали для него тех, кто их носил.

Вопрос встал ребром, когда мы как-то раз вели в машине один из наших обычных разговоров. То есть вел его мой сын, засыпая меня бесчисленными вопросами, на, которые я отвечал несколько наобум, потому что думал о своих пациентах. Вопросы эти сыпались практически без остановки каждый день, следуя уже испытанному порядку.

– А какой поезд быстрее – «Голубой Питер» или «Летучий шотландец»?

– Ну-у… право, не знаю. Пожалуй, «Питер».

Затем следовал вопрос похитрее:

– А экспресс быстрее гоночного автомобиля?

– Да как сказать… Надо подумать. Наверное, гоночный автомобиль быстрее.

Джимми внезапно менял направление.

– А хозяин на той ферме очень большой, правда?

– Очень.

– Больше мистера Робинсона?

Начиналась его любимая игра в «больших людей», и я прекрасно знал, чем она кончится, но честно подавал требуемые реплики.

– Конечно.

– Больше мистера Лиминга?

– Несомненно.

– Больше мистера Керкли?

– Еще бы!

Джимми поглядел на меня искоса, и я понял, что он сейчас пустит в ход два своих козыря.

– Больше, чем газовщик?

Великан, являвшийся в Скелдейл-Хаус снимать показания газовых счетчиков, покорил воображение моего сына, и я должен был внимательно обдумать ответ.

– Ну-у… знаешь ли, мне кажется, он все-таки больше.

– А! Только… – Тут у Джимми лукаво вздернулся уголок рта. – Мистера Тэкри он тоже больше?

Это был нокаут. Кто мог быть больше мистера Тэкри, взиравшего сверку вниз на всех обитателей Дарроуби с высоты своих шести футов семи дюймов?

Я покорно пожал плечами.

– Нет. Должен сознаться, что мистер Тэкри больше.

Джимми просиял и победно кивнул. Потом начал что-то напевать, барабаня пальцами по приборной доске. Вскоре стало ясно, что он запутался и никак не может вспомнить, как там дальше. Терпение не входило в число его добродетелей: он начинал, снова путался, снова начинал, и было видно, что гневной вспышки не избежать.

После того, как мы спустились по крутому склону в деревушку и очередная порция «там-ти, там-ти» резко оборвалась, Джимми воинственно повернулся ко мне.

– Знаешь, – сердито буркнул он, – надоело мне это хуже горькой редьки!

– Ну, что же, старик, очень жаль. – Я призадумался. – Ты же, по-моему, поешь «Лиллибурлеро». – И я быстро напел мотив.

– Ага! – Джимми хлопнул себя по коленям, несколько раз во все горло пропел мелодию и пришел в такое отличное настроение, что высказал свое, видимо, довольно давнее желание:

– Папа! Ты мне сапоги не купишь?

– Сапоги? Так ты же в сапогах! – И я кивнул на резиновые сапожки, в которые Хелен всегда его обряжала перед визитом на ферму.

Он печально поглядел на них, а потом сказал:

– Я знаю. Только я хочу такие сапоги, как у фермеров.

Я растерялся. Что тут было ответить?

– Видишь ли, Джим, маленькие мальчики в таких сапогах не ходят. Вот когда ты подрастешь, то, может быть…

– Так они мне сейчас нужны, – произнес он горестно. – Мне нужны настоящие сапоги!

Я решил, что это случайный каприз, но он продолжал вести планомерную кампанию день за днем, с невыразимым отвращением глядя на резиновые сапожки, когда Хелен натягивала их ему на ноги, и скорбно опуская плечи, чтобы показать, насколько мало подобная обувь подходит такому мужчине, как он.

В конце концов как-то вечером, уложив его спать, мы обсудили положение.

– Подбитых сапог его размера вообще, наверное, не бывает, – сказал я.

Хелен покачала головой.

– Думаю, что нет. Но на всякий случай я погляжу.

Вскоре выяснилось, что Джимми был отнюдь не единственным малышом, мечтавшим о таких сапогах: неделю спустя моя жена вернулась домой, порозовевшая от оживления, и показала мне пару крохотных фермерских сапог – никогда в жизни мне не доводилось видеть ничего подобного.

Я невольно расхохотался: такие миниатюрные и такие настоящие, верные в каждой детальке они были! Толстые подошвы на гвоздях, солидные голенища и вертикальный ряд металлических дырочек для шнурков.

Джимми, увидев их, не засмеялся. Он взял их в руки с благоговением, а когда надел, в его манере держаться произошла разительная перемена. Бойкий коренастый мальчуган, он расхаживал в своих плисовых гетрах и новых сапожках, точно все тут принадлежало ему. Он притоптывал, стучал каблуками, плечи расправил, как мог шире, а в его «э-э-эй» слышались властные ноты.