Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля
вернуться

Бехер Иоганнес Роберт
Шрифт:

В. П

Кто, новые лелея семена, В народе коренясь, всегда с народом, Кто рос, как ты, наперекор невзгодам, И это семь десятков лет сполна? А годы шли невиданным походом. От крови синева была черна. Под грозовым, враждебным небосводом — Смертельно раненные времена. Обременен такими временами, Ты вынес муки, вынес этот век, Все вынес ты. Мы видели и знаем: Был ты вынослив, был ты несгибаем, Чтоб, коренясь в народе, перед нами Сегодня вырос новый человек.

ЛИОН ФЕЙХТВАНГЕР

Глубок и ясен беспощадный взор твой, Пред остротой его бессильна лесть. Ты видишь то, что есть, и так, как есть: Живых — живыми, мертвечину — мертвой. Когда вокруг клеветников толпа Беснуется, орет до хрипоты, — Неужто им их глупость не глупа? Но улыбаешься спокойно ты. О, ты ведь проживешь без восхищенья Тупицы и духовного уродца! Так разум над безумием смеется. Тебе легко: ты устремлен вперед, Умеешь ждать, исполненный терпенья. Час близится. Твоя пора придет.

ЭРИХ ВАЙНЕРТ ГОВОРИТ

Припомним переполненные залы, Тот натиск строф, не знающих преград, Где слово поднимало, призывало, Судило, жгло, гремело как набат. Оно пылало радостью и гневом… Кто ж эту волю миллионных масс Сплотил веселым боевым напевом?… И вспоминают многие из нас, Как в дни унынья к скованным безверьем, Когда, казалось, сердца стук затих, Наперекор сомненьям и потерям, — Вдруг приходил твой негасимый стих. И жизнь светла, и вновь простор открыт Твоим стихом… И — Вайнерт говорит!

ХОРАЛ ВЕЩЕЙ

Мне чудилось: знакомые мне с детства Посуда, утварь, стол — любой предмет — Ко мне взывают: «Отыщи же средство, Вдохни в нас звуки, дорогой поэт, Чтоб в вечном, благодарственном хорале, Разбуженные волею твоей, Торжественно над миром прозвучали В честь созиданья голоса вещей!..» Из камня, стали, дерева и глины Они легко взлетают к небесам, Пушинкою кружится алюминий. И с ними вместе я вздымаюсь сам. Светло сияют звезды. Даль светла. Все в мире вторит: «Атому хвала!».

МОСТ

Он выгнулся, застывший на лету, Весь — как дуга протянутого света. И, радостна, как в праздник разодета, С утра толпа сгрудилась на мосту. И думалось: «Как этот мост широк Для наших встреч, для дружбы между нами! О, если бы такими же мостами Связать навеки запад и восток!» А бургомистр промолвил так: «На счастье Зелеными ветвями мост украсьте, Чтоб стало ясно для чужих господ: И здесь и там — наш край родной. Едва ли Мы захотим, чтоб этот мост взорвали. Пусть к миру в мире каждый мост ведет!»

ИЗ КНИГИ «ИСКАТЕЛЬ СЧАСТЬЯ И СЕМЬ ТЯГОТ»

(ПОТЕРЯННЫЕ СТИХИ)

ЕСЕНИН

Вспыхнул яростный свет, и дремучая мгла раскололась. Шли стальные машины, земли разрыхляя пласты. И деревня по-бабьи завыла, заплакала в голос. И, услышав тот плач, навсегда им заслушался ты. Жизнь, не зная покоя, рутину хватала за ворот. Век свой суд неподкупный над тьмой и над рабством вершил. И тебя занесло в электрический, каменный город. Он тебя околдовывал, звал тебя, мучил, страшил. Ты искал утешенья в его кабаках и притонах: Умирала деревня. Тропа в неизвестность вела. Ты скучал по березам, в горячке хрипел об иконах И, очнувшись, приветствовал новое утро села. Так, подобно лучинушке, песня твоя догорела. Под стенанье метелей ты в снежную муть отошел. Но «Всем! Всем!» — над страною, над тундрой до полярных станций гремело. И рождалась поэма по имени «Хорошо!».

СТАКАН

Под Урахом трактир облюбовал И пил вино, красневшее в стакане. Должно быть, он кого-то поджидал. Играя в карты, спорили крестьяне. Вдруг — настежь дверь… Жандармы ворвались. Вокруг него стеною плотной встали. — Попался, Миттельхольцер, ну, держись! — И, навалившись, вмиг его забрали. Столбняк нашел на споривших крестьян: Как? Миттельхольцер?! Болью сердце сжалось… А на столе стоял пустой стакан, На нем тепло руки еще держалось. Как ни тасуй — проиграна игра! Как мятых карт ни тереби в волненье, Зияет стул, как черная дыра, Пустой стакан зияет в отдаленье. Лишь оторопь покинула людей, Был разговор налажен понемножку. Легла собака снова у дверей, Хозяйка чистить начала картошку. Один сказал: — Был в Радольфсцелле сход. Он толковал на сходе о налогах. Листки он роздал, подсчитав доход, Исчисленный у нас в грошах убогих. «Мой бедный Конрад, — значилось в листках, — Твоя спина теперь, как прежде, гнется. И если дом ты заложил на днях, Поверь мне, и кафтан отдать придется». Его жандармы попытались взять, Но он в разгар всеобщей потасовки Вдруг, отбиваясь, бросился бежать, И, словно дождь, посыпались листовки. С тех пор он частым гостем стал у нас, Стал вездесущим в нашем бедном крае. На Первомай он в самый ранний час Воззвания наклеил на сараи. Май с троицей совпал. Идя во храм, Путь усыпали девушки цветами… — Он скажет речь! — носилось но рядам, Набатом колокол гремел над нами. Жандармов не тревожа, стороной, Он незамеченным туда добрался. И вдруг, органа заглушив прибой, Из алтаря его призыв раздался: «Крестьянство, знай! Настанет скоро срок, Я кликну клич, и ты восстанешь смело…» Органа рев прорвался, как поток… — Аминь! Аминь! — толпа в ответ запела. Рассказчик поднял высоко стакан, И взоры всех к стакану обратились. Казалось — он лучами осиян, Казалось — грани искрились, светились. Трактирщик подошел. — Живей! Вина! И — лучшего! У нас просохли глотки. Да, в Судный день заплатим мы сполна За все, он будет — наш расчет — коротким! — Prost, Миттельхольцер! — Каждый пил подряд, Вином стакан заветный наполняя. И каждый устремлял, казалось, взгляд В грядущее, где будет жизнь иная.
*
Он до сих пор стоит на месте том, Стакан, под солнцем блещущий багряно. Святынею он стал в краю родном. Все чаще пьют из этого стакана.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ПРОЦЕССИЯ

Монастырь Бейронский у Дуная Возле Зигмарингена стоит. Рдеют здесь флажки, предупреждая: Осторожно! В скалах — динамит! Только осень желтая настанет — В монастырь паломники идут И в повозках дедовских крестьяне Жен и детвору свою везут. Там, забывши о страде бессонной, Пьют вино и крендели едят, Там на них хозяин пригвожденный Устремляет милостивый взгляд. Правда, раскошеливаться надо — Здесь без денег шагу не пройти. Далека загробная награда, А пока наличными плати. В этот год, да будет всем известно, Сам я был свидетелем того — Все стеклись сюда из сел окрестных, Не осталось дома никого. Для людей дороги стали узки, Шли они по пашням, по лесам… Как поток, текли по тесным спускам, Воспевая славу небесам. На моленье без конца и края Тек народ и удержу не знал. Второпях, пути не разбирая, Низвергался тяжело со скал. На подворье места не хватало, И забиты были все углы, Богомольцев спать легло немало Во дворе на скамьи и столы. А когда встал месяц златорогий И донесся запах трав лесных, Заметались спящие в тревоге, Беспокойство охватило их. В звездные они взбирались дали, Снилась им чудесная страна, Перед ними нивы созревали Золотом отборного зерна. Эти пажити бескрайни были, Этой житницей владел народ, И во сне все те заговорили, Кто молчал, трудясь из года в год. Словно говорить о зле великом Им никто теперь не запрещал, Раздираемый безмолвным криком, Каждый рот о правде вопиял. Рано встав, народ пришел к подножью Образа, тонувшего в цветах. У креста стояла матерь божья Со слезами скорби на глазах. Вся толпа в густом дыму курений На коленях господа звала, И священник возносил моленья, И гудели все колокола. И пошли к вершине отдаленной, Что прозвал Голгофою народ, И сияла солнцем раскаленным Дароносица, плывя вперед. Пел народ, но в этом громком пенье, Что взлетало в солнечную высь, Не было привычного смиренья, Лишь проклятья грозные неслись. Пели, что поборов тяжко бремя, Что налогов непосилен груз, Что пришло уже крестьянам время Стародавний воскресить союз. «Господи! Скажи лишь ты: «Да будет!» — И свершит свой скорый суд народ. Посмотри, как обнищали люди, Посмотри, как исхудал наш скот. Посмотри, как тощи наши клячи, Как ввалились у коров бока. Вслушайся, как наши дети плачут: Нет у них ни кружки молока. Корма нет. Земля лежит пустая. Козы, ждем, вот-вот испустят дух. Больно слушать: блеют, голодая, И глотают с голодухи мух». Богу все показывали смело Жалкий план участка своего, Своего убогого надела, Что давно не стоит ничего. Каждый шел с краюхой черствой хлеба Шел в одежде нищенской своей: Пусть всевышний сам увидит с неба Горе обездоленных людей. «Отче наш! Твоя да будет воля!» Лес хоругвей неподвижно встал. Словно каждый бога на престоле В этот миг увидеть ожидал. Все смотрели вверх. Но не оттуда Им пролился благодатный свет. Бог молчал. Но трудовому люду Вдруг батрак заговорил в ответ. Говорил он голосом народа, Говорил он про его дела: Чтоб остались позади невзгоды, Надо отыскать причину зла. Тяжелей Христовых наши страсти: Произвол, насилие и гнет. Гнут крестьян жестокие напасти, Стонет и на фабриках народ. На камнях усевшись придорожных, Все внимали слову земляка, И внезапно стало непреложным: Дух святой сошел на батрака. Каждый был готов открыть объятья, Каждый думал больше о других… Здесь сидели истинные братья, Билось сердце общее у них. Говорил батрак про край далекий, Где крестьянам отданы поля, Есть земля такая на востоке, Есть обетованная земля. Крикнул он: «Терпенье иа исходе! Надоели мрак и нищета!» И тогда-то грянул гимн свободе И потряс окрестные места.