Шрифт:
– Да, невестушка, я сразу сказала про вас мужу, правда, Франтишек? Она, мол, долго жила у господ и письмо напишет даже лучше нашего учителя.
– О, пани Марьянка – настоящий адвокат! А ведь мы тоже бездетны, и все, что после нас останется, опять-таки перейдет к вашей Маринке. Я люблю ее, как родную дочь!
Пани Марьянка совсем растаяла.
– По правде сказать, не так это просто, зятек,- письмо написать, но я постараюсь. Только, пожалуйста, Маринке ни слова! То-то она потом обрадуется.
– Да она только вечером придет, а мы торопимся. На Конном рынке ждут подводы, завтра мы собираемся на ярмарку в Яновице и уже наняли повозку вместе с дядей Вотршесом.
– Тогда хоть подождите, пока я письмо напишу. Я быстро, господа тоже всегда пишут коротко, зато в каждой строчке мысль, как говаривал покойный советник, у которого я служила.
Пани Марьянка принялась писать. А гости, выпив кофе с булкой и собравшись уходить, с нетерпением ждали. Однако письмо было готово не так уж скоро. Правда, пани Марьянка, по ее словам, в писании набила руку, но ведь случай-то был особый, а если еще к тому же хочется в каждой строчке какую-нибудь мысль выразить… то ни в коем случае спешить не следует.
Наконец пани Марьянка начертала под своим посланием замысловатую закорючку, как делал покойный советник, у которого она служила.
– Вот и все. Думаю, что богатому дядюшке не придется стыдиться за своих бедных родственников. Студент и тот не написал бы лучше.
– Пожалуйста, невестушка, прочтите поскорее,- попросила тетушка Кафкова.- Муж как на иголках.
– Сию минутку, слушайте I
«Многоуважаемый дядюшка!
Мы очень обрадовались, узнав, что Вы еще живы, пребываете в полном здравии и что дела Ваши идут хорошо. А как бы обрадовался этой весточке мой покойный муж! Он, бывало, говаривал: «Господи, жив ли еще старый Влах?» Мы тоже помаленьку здоровы. Мы, то есть я и моя восемнадцатилетняя дочь Маринка, которая, по уверению дяди Кафки, как две капли воды похожа на Вас, уважаемый дядюшка! Пан Кафка и его жена тоже здоровы. Что же касается остального, то дела наши обстоят плохо, еле-еле на жизнь зарабатываем. Поэтому нам так отрадно было услышать, что Вы разбогатели. Я уже стара, дочь моя на выданье, и зять с золовкой тоже едва концы с концами сводят. Мы не сомневаемся, что наш уважаемый дядюшка без ущерба для себя поделится с нами своим богатством. Кое-что для приданого моей дочери и несколько грошей для нас, стариков, осчастливят нас навеки. Не пожелаете ли Вы переехать к нам в Прагу? Мы бы за Вами ухаживали, на руках бы Вас носили. Очень прошу Вас – приезжайте! Сообщаю Вам наш адрес, чтобы Вы знали, куда прислать письмо с квитанцией на денежный перевод. Целуем Вас тысячу раз. От имени всех остальных, остаюсь верной до гроба
Преданная Вам Мария Ландова».
– Ну, как вам нравится, зятек?
– Очень хорошо. Только, пожалуйста, отошлите письмо сегодня же.
– Одну минутку, конверт я сделаю сама, а вы дайте мне адрес.
– Адрес? Послушай, жена, дядя оставил тебе свой адрес?
– Нет.
– Ну и дела! – рассердилась пани Марьянка.- И о чем только вы, деревенские, думаете! Что же теперь делать?
Не сердитесь, невестушка. Помнится, когда я провожала дядю, он сказал, что живет в доме номер двадцать. После этого я поставила на один билет двадцать крейцеров…
Ну, слава богу! Теперь все в порядке. Как только получу ответ, напишу вам, а когда мы переедем, сразу сообщу новый адрес.
– Пойдем, жена, пойдем, а то наши уедут.
Родственники распрощались.
II
Едва деревенские гости ушли, пани Марьянка побежала в соседнюю лавочку попросить купца сделать ей конверт и написать адрес. Оттуда она направилась в другую лавку, купила девяти-крейцеровую марку – и письмо пошло в Вену.
Пани Марьянка осталась дома одна. Нельзя сказать, что она была слишком легкомысленной: легкомыслия в ней было не больше, чем вообще отпущено на долю каждой женщины, а если женщины бывают более или менее тщеславны, то почему бы и пани Марьянке не быть тщеславной?
Богатство венского дядюшки вскружило ей голову. Сладостные мечты о близком счастье захватили ее целиком: она видела себя то в роскошных покоях, ухаживающей за богатым дядюшкой, то на прогулке в общественных местах – вот она едет в дорогой, хоть и небольшой карете и при этом развлекает старого дядю занимательными разговорами; представляла себе блестящее общество, в которое она вводит свою дочь, и ее называют уже не Маринкой, а каким-нибудь благородным именем. Пани Марьянка совершенно уверовала в это и нисколько не сомневалась, что венский дядюшка уделит им, по крайней море, большую часть своего состояния. К чести пани Марьянки следует заметить, что все ее мечты и надежды неизменно сплетались с заботами о судьбе дочери: материнская любовь победила врожденное тщеславие, и никаких сомнений о будущем счастье у нее пе возникало.
Погруженная в думы, пани Марьянка сидела за столом, левой рукой она подпирала голову, а правой машинально играла дукатом. И, даже поправляя случайно упавшую прядь волос, она лишь на мгновенье отвлекалась от своих мыслей,- вид дуката вновь возвращал ее к ним.
Вдруг пани Марьянка вскочила и, накинув па голову платок, закрыла дверь на ключ и снова отправилась в лавку.
– Вы опять к нам? Чем могу служить? – обратился к ней самый старший и самый пригожий приказчик, молодой человек лет двадцати трех, причесанный по моде и, несмотря на работу в лавке, опрятно одетый.
– Покажите мне сахар лучшего сорта.
– В какую цену прикажете? Есть хороший за один гульден.
– Покажите!
Приказчик проворно достал сахар ценою в гульден и обратил внимание пани на его превосходное качество. Пани Марьянка взглянула и высокомерно потребовала:
– Покажите что-нибудь получше!
– Пани учительша обычно берет этот сорт. Он только на четыре гроша дороже, а выглядит вдвое лучше.
– А подороже у вас нет?
– Есть по полтора гульдена,- усмехнулся приказчик.