Уртред открыл глаза. Как он может помнить хоть что-нибудь из того времени? Ему было всего несколько недель от роду. Похоже на то, что когда он в первый раз увидел Равенспур из Годы, какая-то сила вложила воспоминания в его сознания. Теперь он все понял. Это не его собственные воспоминания: они жили здесь независимо от него, в стенах крепости, в каждом камне. Они жили и дышали, помня все; он только слышал голос камней, видел то, что они видели. Он протянул руку и коснулся стены: так и есть, камень как бы немного поднимался и опадал, волна дыхания прошла через рукавицу в его руку. Стены жили. Он опять стал подниматься.

На верхней площадке лестницы было почти ничего не видно: темнота, и только голоса, смущающие и злые, множились в его голове, превратившись в какофонию соперничающих звуков. Он все отчетливее слышал, как кричат женщина и дети. Потом звуки внезапно оборвались, все стало тихо, и в полной тишине Уртред сделал последние два шага. На самом верху исчезли последние намеки на свет, как если бы закрыли дверь.

Сейчас он был абсолютно слеп. В отличии от зала внизу, окон здесь не было. Хотя он ничего не видел, но точно знал, что стоит на вершине горы. Тьма. Место, которое рождает и выращивает мысли, которые так много раз сменяли друг друга, что превратились в кислоту, в кислоту потерянных надежд: в воздухе висел слабый запах, как если бы неосуществившиеся ожидания превратились в эфир.

Никогда раньше, даже с маской на лице, закрывающий мир, он не погружался в такую темноту. Кислый запах, вот и все, что осталось.

И тут Уртред почувствовал, что в помещении кто-то есть, кто-то, кого нельзя увидеть или услышать, существо чистой мысли, которое прожило множество лет и которому, чтобы жить, надо думать, как другим для этого надо вдыхать воздух. Все эти годы оно спало в камне, и, как магнит для металла, слабое, но настойчивое притяжение этого существа привело его сюда. Является ли оно ему врагом?

Потом он услышал голос. Откуда он шел? Слова уносились вдаль, как свет улетает за край мира в конце дня, и уносили с собой все хорошее, разрушали порядок вещей. Разлагающие, уничтожающие.

Голос из тьмы.

— Уртред Равенспур… — Потом голос опять умер, как умирает вой зверя, когда не остается энергии даже на вздох.

— Да, — ответил Уртред. — Кто зовет меня?

— Уртред… — На этот раз голос умер, как если бы был неуверен, правильно ли он произносит человеческие слова, от которых отвык давным-давно.

— Кто зовет меня? — повторил вопрос Уртред, поворачиваясь и шаря взглядом в темноте. Он мог бы крутиться как волчок, но в этой совершенной темноте мир оставался бесконечно спокойным.

— Тот, кто похож на тебя, — в конце концов отозвалась темнота.

— Как тебя зовут?

— О, имена не важны. Называй меня Хозяин Равенспура, если тебе нравится. Тем не менее у меня нет имени, одни воспоминания. Воспоминания о куда более худших временах, когда небо было охвачено огнем и боги уничтожали друг друга.

— И где ты живешь?

— В тенях, в камнях, во льду: я там, где мой дух находит покой. И смотрю на души света, которые приходят сюда.

— А что ты делаешь с ними, когда они приходят?

— Ты же видел стража на склоне. Все должны быть уничтожены, все, кто приходит к Чуди.

— Все, за исключением меня.

— Я пощадил тебя, Уртред. Твои друзья бредут по оврагу ниже горы, но я захотел поговорить с тобой и послал на равнину Ледяных Призраков, а также ураган, который отрезал тебя от других.

— Почему?

— Потому что ты никогда не будешь таким как они, Уртред.

— Это как? — возразил Уртред, хотя, внезапно, голос полностью убедил его: знакомое отчаяние наполнило его душу, как тогда, когда он был изгнанником. Он и сейчас изгнанник, отверженный, и вечно будет им, он навсегда исключен из общества людей, как и сам Хозяин.

— Люди, души света: берегись их. Они предают униженных и оскорбленных, искалеченных и сломанных. Я знаю. Мой народ страдал, как и ты, после того, как огонь уничтожил этот мир. И наши враги в Лорне не сжалились над нами, когда мы подошли к границам их страны; мы умирали сотнями, а они гнали нас прочь. Они говорили, что нуждаются в нас, но любили только тех, чьи тела были прямы, а лица без шрамов.

— Нет, ты ошибаешься. Даже бедолага вроде меня может найти человеческое тепло, — ответил Уртред. Но даже в собственных ушах слова прозвучали неубедительно.

— Ты думаешь, что Таласса, Аланда и Джайал что-то чувствуют к тебе? Нет, Уртред, ты для них не больше, чем марионетка: у тебя есть великая магия. Они используют тебя, а когда мир опять станет их, они безжалостно выбросят тебя прочь, как они выбросили Чудь. Ты всегда будешь один.

Голос говорил негромко и мягко, но убежденно, и отчаяние свинцом повисло в венах Уртреда. В сознании замелькали картины: Таласса и Джайал, вместе, обнявшись, голые, их совершенные тела так отличаются от его изувеченного тела; взгляд Имуни, когда она впервые увидела маску; взгляд Вараша, Верховного Жреца Храма Ре в Тралле — тогда он снял маску и показал то, что находилось за ней: зрелище убило старика. Отверженный, отверженный навсегда. Голос прав, он проклят. Он никогда не будет частью этого мира. Его мечты ничто.