А пламя смеялось и рвалось вперед. Я чувствовала, как оно обшаривает, обыскивает мой мозг в поисках того, что ему нужно… Мне четырнадцать, и я гуляю с мальчишкой, который мне не очень нравится… Мне двадцать, и меня жутко злит медлительная кассирша в супермаркете… Мне шестнадцать, и я на заднем сиденье взятой напрокат машины, а за рулем — мать…

Огонь закружился над этим мгновением, как хищная птица, и спикировал вниз.

«Нет! — выкрикнул мой голосок. — Я вовсе не хотела, чтобы она погибла!» К моему огромному облегчению, пламя покинуло салон автомобиля и вернулось к другим воспоминаниям о маме… Прикосновение ее руки к моей спине, когда я качаюсь на качелях. Радость в ее глазах из-за того, что я получаю школьную награду за успехи в учебе… Ее лицо, когда я лгу ей насчет вазы… Ее глаза в зеркале заднего обзора, и я, уныло застывшая на заднем сиденье.

«А-a-a-a-ах! — довольно вздохнуло пламя (я ощутила его сквозь завесу „белого шума“, но уловила разницу между собой и „огненными“ эмоциями). — Мы опять здесь. Мы ведь всегда тут, верно?»

Правда. Я скрючилась в салоне машины, когда мы возвращались из Провиденса. Я смотрела на метель за окнами и ненавидела мать… желала ей смерти. Я понимала, что в итоге все сделаю именно так, как хочет она, или буду до конца своих дней презирать себя. Я слишком сильно ее любила. Пока она была жива, я не могла обрести свободу.

«Это не то же самое, что желать ей смерти!» — выкрикнул мой нынешний голос, раздавленный скрипом «дворников» и жужжанием теплового вентилятора.

«Какой густой туман, — сказала моя мать. — Думаю, на следующем съезде я остановлюсь и пережду».

Я не ответила. Знала, что мама выберет наиболее безопасный способ. Она всегда совершала правильные поступки. И я не стану ее огорчать. Никогда.

Мимо нас проскочил красный «Форд».

«Скажи ей — пусть она немедленно съедет на обочину!» — воскликнула теперешняя я. Но шестнадцатилетняя Гарет просто прибавила громкость плеера.

«Форд» врезался в нас, и я предприняла отчаянную попытку выдернуть себя из прошлого. Я убеждала себя, что старые воспоминания уже исчезли… но меня крепко зажало внутри стального панциря автомобиля, взятого напрокат. Крошечная частица моего сознания еще витала в пещере Драйка, но мне становилось хуже. Я догадывалась — огонь будет прокручивать этот момент снова и снова, пока не прожжет дыру у меня в мозге. Я уже ощущала, как жар распространяется, захватывает остальные воспоминания, превращает их в пепел. Разве имело значение то, как сильно я любила мою мать? Я пожелала ей смерти и добилась своего. Вот такая истина лежала в самой сердцевине моей сути. Здесь мне предстояло провести остаток жизни.

«Гарет? Ты меня слышишь?» — спросила меня мама, сидевшая за рулем.

Шестнадцатилетняя Гарет ответила, что все хорошо. А я, двадцатишестилетняя, орала, что это — не так. «Твоя мать умрет, а ты будешь пленницей!» Но мой крик заглушил скрежет «Челюстей жизни», разрезавших металл. Пожарный вытащил меня из горящей машины…

А потом я опять оказалась на заднем сиденье. Я смотрела, как снег налипает на стекла, и желала моей матери умереть, прибавила громкость плеера, а мимо нас пронесся красный «Форд»… И все повторилось. Я была бессильна что-либо изменить. Огонь радостно потрескивал. Он нашел идеальное топливо, которое могло помочь ему пылать вечно: мою вину.

На десятый раз… или на сотый?.. я перестала кричать и замолчала. Меня баюкали интонации голоса матери, лгавшей мне, что она в порядке. «Всегда доверяй своим инстинктам», — произнесла она тогда.

«Да, и смотри, как все прекрасно обернулось!»

«Ты — редкая птица… уникальная… Решай сама…» Потом вой сирен заглушил другие звуки. И я разозлилась. Неужели я обречена до конца жизни переживать эти мгновения, так и не узнав последних слов своей матери?

Я сосредоточилась, но, увы, тщетно. Сирены безумно мешали. Вероятно, она вообще ничего больше не сказала.

Но меня осенило — ведь за последние сутки я обзавелась кое-какими магическими способностями. Я знала, как найти точное направление на север, могла узреть видения в воде… А еще научилась воспринимать чужие мысли. Что же думала моя мать сразу после аварии?

А понравится ли мне это?

Однако Оберон предупредил меня: огонь выявляет правду — но не всю. Но я решила попробовать. Все лучше, чем быть девчонкой, буквально убившей мать.

Как только жуткие мгновения начали прокручиваться по-новому, я предельно сконцентрировалась… но безрезультатно. Я сделала вторую попытку — и снова ничего. Но в третий раз, сразу после слов матери: «Какой густой туман. Думаю, на следующем съезде я остановлюсь и пережду», я четко разобрала в ее мыслях: «Джон Ди».

В ту же секунду мое сознание запнулось. При чем тут Джон Ди?

Глаза матери в зеркальце заднего вида внимательно посмотрели на меня. На них навернулись слезы. Такого прежде не происходило.